перекрученное Тело
Висело
Без мысли.
………………………………….
Какое-то ужасное Оно,
С мотающимися, перепутанными волосами,
Угасая,
И простирая рваные
Израненные
Длани, —
В девятый час
Хрипло крикнуло из темени
На нас.
«Или… Сафаквани!»
……………………………….
Проволокли,
Точно желтую палку,
Забинтованную
В шелестящие пелены…
И, подобно Мышкину, автор вопрошает: «Господи! И это был Христос?»
Воскресение Христа изображается Белым со всей риторикой антропософского глубокомыслия. «Совершается мировая мистерия». «Тело слетело в разъятые глубины: вытянулось от земли до эфира, развеяло атмосферы Лета». «Тело солнечного Человека стало телом земли».
Распятие Христа – распятие России; поэт смело ставит знак тождества:
Страна моя
Есть Могила…
……………………..
Россия,
Ты ныне
Невеста…
Приемли
Весть
Весны…
……………………..
Исходит огромными розами
Прорастающий Крест.
Россия – на кресте; Россия – в могиле; «Разбойники и насильники мы… Мы над телом покойника посыпаем пеплом власы и погашаем светильники… В прежней бездне безверия мы».
Следуют, как в «Двенадцати» Блока, иронические зарисовки «старого мира»: «Из пушечного гула сутуло просунулась спина очкастого, расслабленного интеллигента… Видна мохнатая голова, произносящая негодующие слова о значении Константинополя и проливов. (У Блока:
Предатели…
Погибла Россия…
Должно быть, писатель —
Вития…)
У Блока красногвардеец Ванька убивает своего соперника, у Белого убивают железнодорожника. «Браунинг красным хохотом разрывается в воздухе, – тело окровавленного железнодорожника падает с грохотом. Подымают его два безбожника».
У Блока:
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи.
У Белого: «Обороняясь от кого-то, заваливает дровами ворота весь домовый комитет».
Но распятая Россия воскреснет. И поэма заканчивается патетическим, апокалиптическим обращением к родине:
Россия,
Страна моя —
Ты – та самая
Облеченная Солнцем Жена…
Вижу явственно я:
Россия
Моя —
Богоносица,
Побеждающая змия…
И что-то в горле
У меня
Сжимается от умиления.
Огромная сияющая атмосфера опускается на Россию, и из глубины звучит: «Сыны Возлюбленные – Христос Воскрес!»
Исступленно-истерическому тону поэмы соответствует ее растерзанная, растрепанная форма. Ритмическая проза, разрубленная на обрывки и кусочки, со случайными рифмами и неожиданными созвучиями, утомляет своей запинающейся скороговоркой. Неудачей своей поэмы Белый только подчеркнул единственность и неподражаемость «Двенадцати» Блока.
Под общим заглавием «На перевале» Белый объединил три статьи, написанные в Швейцарии в 1916 году и изданные впервые в Петрограде в 1918–1920 годах: «Кризис жизни» (Пг.: Алконост, 1918); «Кризис мысли» (Пг.: Алконост, 1918); «Кризис культуры» (Пг.: Алконост, 1920) (в 1923 году они были переизданы Гржебиным в Берлине).
В первой статье, «Кризис жизни», философские размышления вставлены в рамки впечатлений войны и жизни в Дорнахе. Вот уже два года Белый живет в «гремящей тишине». И днем и ночью гремят пушки в Эльзасе. «Непрерывно гремит кончик фронта; непрерывно гремит за ним фронт; непрерывно гремят все четыреста километров, быть может: гремит много фронтов: гремит на востоке Россия… Мне отчетливо ведомо, что все новые сотни тысяч людей, точно рожь в молотилки, повергнутся с громом в ревущую полосу; вероятно повергнусь и я: уеду отсюда; пока же я здесь – буду я утверждать человечность по-новому: в бесчеловеческий миг».
О чем говорят пушки в Эльзасе? Что означает война? Автор отвечает: мы убили душу мира. Наша материальная цивилизация уничтожила идею в явлениях, и явления стали предметом потребления. Земля перестала быть землей и превратилась в абстрактный мир искусственных аппаратов, понятий, стремлений и похотей. Машина восстала на человека; мертвая данность распалась. Вместо слияния с миром – господствует пожирание и раздробление мира. Мы переживаем кризис сознания и, стало быть, кризис мира. Искренним отчаяньем звучат слова Белого: «Я – погиб безвозвратно; погибли мы все: и не будем гальванизировать наши трупы: моя кожа давно мною сброшена вместе с природой, откуда я выпал… Мы – дети Каина; наши пути ведут к гибели… Я – погиб безвозвратно. Вот – единственная философия, нам способная указать пути выхода из тупика…»
После пережитой нами более страшной войны 1939–1945 годов некоторые утверждения Белого приобретают пророческий смысл. Он предсказывает новую человеческую породу, которую называет «папуасами XX века». Это – цивилизованные дикари, белые негры, «тангисты», «апаши», футуристы. Им принадлежит будущее.
Но «философия гибели» приводит автора не к отчаянию, а к надежде. «Земля в знаменьях, – пишет он, – стало быть, будут знаменья в небе; твердь земли и небес – она дрогнула в нас».
Но Душа Мира, София Премудрость вернется на несчастную землю: все по-новому соединятся в Ней, все войдут в Ее храм. «Ныне мы у преддверия. София Премудрость зажигает нам звездные светочи из-за мрака; в этом звездном венце приближается Она к нам».
И статья заканчивается вдохновенным пророчеством Вл. Соловьева:
Знайте же! Вечная Женственность ныне
В теле Нетленном на землю идет.
Вторая статья, «Кризис мысли», полна высокопарного и сумбурного глубокомыслия «посвященного». Духоведение, тайное знание, «чаша, приемлющая голубя», «оскопление сердца в союзе с Клингзором» – вся эта антропософская декламация сводится к одной простой мысли: человечество должно стремиться к гармоническому соединению головы и сердца. В густом тумане штейнерианства вспыхивают иногда живые и оригинальные мысли. Чувство – источник мысли. Древняя философия родилась из экстаза. «В древней мысли, – пишет автор, – экстаз – необходимейшее условие, чтобы мысль родилась из первичного хаоса данности. Мысль исходит из тела – душою: и из души истекает как дух… Экстазы, пути посвящения, трагедии жизни с невероятной трудностью в ряде столетий, через головы лучших, чистейших, святейших людей образовали рассудочность мысли, гуляющей в ряде брошюр, популярных трактатов, учебников логики, усвоение которых доступно любому из нас: пути древнего посвящения – улица».
Белый-антропософ считает себя прямым наследником древних посвятительных мистерий. И эта претензия обесценивает его интересные размышления.
В мистике – половина пути, пишет он, другая половина в философии. Мысль, не согреваемая сердцем, – царство Аримана и Мефистофеля; чувство, не управляемое умом, таит в себе соблазн Люцифера и искушает хлыстовством. Автор, для иллюстрации своего утверждения, ссылается на собственное творчество. «Да, – заявляет он, – романы мои „Петербург“ и „Серебряный голубь“ рисуют два ужаса не дерзающей до конца жизни нашей: освобождение в бессердечной главе и в безумстве сердечном… Аполлон Аполлонович Аблеухов убегает от жизни в „главу“; по ней, путешествуя, бродит он: но „глава“ эта – желтый дом Аримана, разросшийся череп.
