знал. Но чтобы перешагнуть, нужно понять сперва, что перешагивать. И даже если Маргарета хочет играть в молчанку, Макс…
Макс уже достаточно молчал.
— Да, — сказал Макс, вымученно улыбнувшись. — Да, это я.
Он старался смотреть поверх газеты, в которой снова напечатали его лицо. Он уже не стремился даже понять, в чём был повод, просто стоял перед светлым полотном и улыбался, а потом обходил газетные ларьки дальней дорогой.
— Извините. Я могу?..
Женщина смешалась, смутилась. Ей было всего-то около тридцати, но выглядела она куда хуже. Тяготы прошедших лет отметились в ней щербатым ртом, которого улыбчивая толстушка отчаянно стеснялась, дряблыми «ушами» над локтями и оплывшим, обрюзгшим лицом. Носогубные складки на уставшем лице казались вырытыми трактором.
Женщину звали Ромола Ферри, она жила в Лонго и в одиночку растила сына. Макс привёз ей цветов, а в булочной взял крендель с маком. Воспользовался её растерянностью — лицо из газеты! в её бедной кухне! — обосновался на узком табурете рядом с плитой, попросил воды, извинился за вторжение и сказал каких-то красивых слов.
А потом вытолкнул из себя:
— Маргарета Бевилаква. Вы были знакомы, и я хочу… я хочу знать, как она умерла.
Кажется, она удивилась. Они все удивлялись: дом Ромолы Ферри была шестым адресом, который Макс посетил за эту неделю. Ему пришлось выдержать долгий и не очень-то приятный разговор с руководством, подкупить архивистку конфетами и очаровательной улыбкой и отдать немалые деньги за билеты на поезд и даже один полёт на драконе. Раньше он слетал бы на виверне, но теперь… теперь смотреть на облака всё больше приходилось снизу вверх.
Их было не так легко найти — людей, которые были в Монта-Чентанни в тот злосчастный день, когда его сравняли с землёй, и которых можно было при этом отыскать.
Командир, который сделал Маргарете документы, скончался от подагры, — и Максу оставалось лишь надеяться, что Господ взвесил его грехи и направил душу туда, где она заслуживала оказаться. Его вдова ничего не знала о Маргарете. Устроил на станцию? Может быть; он, благородный человек, частенько помогал бывшим подчинённым, все они были очень ему благодарны. Тогда Макс наведался к всадникам дивизиона, но лишь один из троих смог хотя бы вспомнить чернявую девчонку из снабжения не только как обадательницу дурной фамилии; ещё Макс навестил бывшую повариху базы, но услышал только неразборчивые проклятия и несочетаемые глупости — «бесстыдница, да примет её милостиво Господ».
Ромола Ферри была и вовсе — горожанка. Она сообщала свой адрес в центр только потому, что всё ещё ждала вестей о муже. Бедняжка застряла в неясном статусе: то ли жена, то ли вдова Бертольда Ферри; её супруг числился пропавшим без вести вот уже больше двух лет, и все понимали, должно быть, что он вряд ли найдётся, но Ромола продолжала исправно обновлять запись о розыске.
— Вы знаете что-нибудь? — устало спросил Макс.
Ромола глянула на газету, а потом снова на Макса. Он вздохнул: если бы Макс решил собирать свои портреты, он мог бы составить толстенный альбом. Многие люди позволяют себе фотографию только по большим событиям вроде свадьбы, а Макса частенько снимали заново, хотя можно было бы взять и один из старых снимков.
Он почти решил уже, что и здесь не услышит ничего полезного, и тогда ему придётся всё-таки вытаскивать клещами правду из самой Маргареты. Но Ромола вдруг шумно выдохнула, вынула из передника платок и утёрла глаза.
Она почему-то очень суетилась, суетилась и мяла в пальцах платок. Сперва путано, смущаясь, рассказывала всё то же, до чего Макс и так догадался: Маргарету не очень-то хорошо принимали в Монта-Чентанни. Дочь предателя, из-за которого произошло столько ужасных вещей, — её проклинали, кажется, за одно то, что она посмела родиться. Немногие голоса тех, кто считал, будто дети не отвечают за отцов, тонули в боли и ярости остальных.
А боли и ярости было довольно.
Ромола знала, что с неугодной девицей не принято было даже здороваться. Слышала как-то, что она пыталась уволиться, но её не пустили. Видела сама, что бессовестная дрянь смеет плакать, жалеет себя и по поганому предателю грустит…
Здесь Макс скрипнул зубами. Ему Маргарета не написала ни слова, только обмолвилась как-то: или ты теперь не захочешь меня знать?
Впрочем, самого Макса тоже вспоминали, и недобрым словом. Вся база видела, как они зажимались по углам. Эта Маргарета — она ещё и офицерская подстилка! Что взять с девиц на мужской работе, все они там за одним!
Ромола слышала всё это, и — она признала это, размазывая виноватые слёзы по щекам, — повторяла тоже. Но, когда она узнала, что путалась Маргарета не с кем-нибудь, а Серрой, Ромола запихнула свою гордость поглубже и пошла просить, чтобы испорченная девка помогла ей узнать хоть что-нибудь о законном муже.
— Это я знаю, — перебил Макс. — Расскажите про… вы знаете что-нибудь про штурм?
Ромола шумно высморкалась и зашептала что-то себе под нос скороговоркой, — Макс с немалым удивлением узнал молитву о господнем благодарении.
Монта-Чентанни атаковали ранним утром, Ромола стояла тогда в очереди за хлебом. Сперва в отдалении сверкнуло, и все присели, закрывая головы руками. Северная башня сложилась внутрь и выдохнула в небо пыль, — и лишь мгновением позже донёсся скрежещущий грохот. Потом пожарная каланча у южных ворот вспыхнула свечкой.
Всё небо горело зеленью, ядовитой и смертоносной. Кто-то кричал, что-то выло, повсюду дым и выбитые стёкла. Полыхало со всех сторон, и негде было спрятаться от этого пламени, и бежать тоже было некуда.
А потом…
Из дома Ромолы Ферри Макс вышел оглушённым — и наполненным яростью. Он не смог ответить ей ни слова: просто встал, опрокинув табурет, выскочил на воздух и попытался заставить себя дышать.
Улица Светлячков состояла из одинаковых одноэтажных домиков, скромных и невзрачных, каждый на две семьи. Между ними вилась укатанная грунтовая дорога, заключённая в объятия выложенных камнем канав; к каждой двери вёл переброшенный над канавой мостик, а с крыш сбегали вниз блестящие водосточные трубы, выкрашенные в небесно-голубой цвет.
Вот это и есть — будущее, сказала Маргарета. Будущее, которое мы заслужили.
Как долго нужно было втаптывать её в грязь,
