клетку и не дает дышать. С трудом сажусь на постели, одеревенели мышцы от долгого сна и потираю глаза. Это всё мне приснилось? Я не сбегала ещё никуда?
— А, проснулась уже?
В комнату входит Серафима Трофимовна. В руках у неё свернутое банное полотенце. Смотрю на неё, хлопая глазами. Ведь всё было так реально, неужели всё-таки это был просто сон?
— Сегодня банный день, — говорит она. Подымайся, я уже и баньку натопила, — говорит она, кладя на стол полотенце.
— В баньку? — удивленно переспрашиваю я. — А мне разве не нужно на почту?
— Да всё, вышло твое время, теперь кто-то другой будет вместо тебя, — как-то таинственно отвечает она.
Встаю с дивана, смотрю на свои джинсы, наброшенные на стул. Если это был не сон, значит, джинсы сейчас будут порваны на коленке. Хватаю их, подтягиваю к себе, разглядываю ткань — целые, ни одной даже малюсенькой дырочки. Оглядываю свои ноги — тоже всё в порядке, кожа нигде не содрана. Беру рюкзак, лямки целые, достаю смартфон, пытаюсь его активировать, но он всё также отключен, не зарядился. Неужели мне всё приснилось? Но это было опять настолько всё реально, словно произошло взаправду.
— Ну, собирайся-собирайся, что ты как неживая? — торопит меня Серафима Трофимовна.
Вздыхаю, вынимаю из рюкзака одежду, которая осталось почище, и, правда, нужно в баню сходить, столько времени хожу немытая. Опять пытаюсь подсчитать сколько дней я уже тут, но без толку — всё путается и перемешивается в голове.
Выходим с Серафимой Трофимовной во двор. Осень, как осень, листья желтые, тепло. Неужели и вправду мне приснилось лето? Смотрю на яблоню — вся в золотистой листве и в яблоках — и недоумеваю. Ведь голые ветки были и потом Серафима Трофимовна же сняла последний урожай, что происходит?
— Ну что ты стоишь, как неприкаянная? Идем, готово уж давно всё, — торопит меня Серафима Трофимовна.
Баня стоит новая недавно срубленная и поставленная, взамен той, что разрушил Лихай. Быстро как-то они управились. Внутри вкусно пахнет выделившейся смолой. Натоплено сильно, пар так и валит. Раздеваемся в предбаннике, я складываю вещи аккуратненькой стопочкой, обертываюсь широким полотенцем и захожу в парилку. Пара столько, что и не разглядеть, где палати, а где тазики с водой. Пол земляной, через всю длину баньки проложены узкие доски.
— Ух, давай папарю тебя, — предлагает Серафима Трофимовна. — Забирайся на палати.
Залажу наверх, стелю полотенце и ложусь на живот. Серафима Трофимовна окунает березовый веник в воду и начинает охаживать меня, хорошо парит, зажмуриваюсь от удовольствия. Пар клубами заворачивается над моей головой. Вдыхаю березовый запах, расслабляюсь и наслаждаюсь теплом. Хорошо в баньке.
— Банька то самое место, где встречаются все четыре стихии — земля, воздух, вода и огонь, — слышу голос Серафимы Трофимовны, но уже не вижу её за завесой пара. Вода и воздух окончательно перемешались.
Сначала не придаю значение её словам, а потом вскакиваю, будто громом пораженная. Я уже где-то это слышала! В лесу! Тот чертенок предупреждал меня. Что же он сказал? Морщу лоб и пытаюсь вспомнить.
Вспомнила! Он сказал мне, что я навсегда уйду из этого мира, если попаду в место, где встречаются все четыре стихии. Судорожно сглатываю, поднимаюсь, заворачиваюсь в длинное полотенце.
— Серафима Трофимовна? — тихонько зову старушку.
Но она не откликается. Тишина. Только огонь ревет в печке, да пар всё валит и валит. Вдруг сквозь эту белую пелену я вижу красное марево, словно огонь оживает, вырывается из печи, вываливается горящим комом и на моих глазах начинает расти, принимая облик какого-то огромного существа. Я вздрагиваю, отскакиваю в угол и тут земля поднимается вверх, отбрасывая в сторону доски. Закручивается, трясется, падают с неё комья земли. Вода из большого бака взмывает ввысь, уплотняется, разбрасывает в стороны брызги. Откуда-то врывается вихрь, проносится по стенам баньки, закручивая все остальные стихии в единую цепь, свистит в ушах, я с трудом удерживаю на себе полотенце, чтобы его не сорвало с меня. И вот уже четыре огромных элементала стоят передо мной. Черный, с которого сыпется земля. Красный огненный, весь состоящий из дрожащих язычков пламени. Ярко-синий, булькающий, срывающийся капельками воды. И серо-голубой, воздушный.
Всё трясется, гудит, вот-вот банька разлетится по бревнышку. Замечаю в потолке небольшое оконце, запрыгиваю на палати, с силой выдавливаю стекло вместе с рамой и выбираюсь наверх. Оказываюсь почему-то не на крыше, а на лугу, словно баню засосало под землю, всё там гудит, трещит, из открытого окошка валит пар.
Вижу впереди огромный шатер, что тогда стояли на когальской пожне. И даже дверки такие-же расписные, наверху резные окошечки.
Озираюсь, ничего не понимаю: как я сюда попала? где Небыдовка? куда пропал дом бабки Ягодиной?
Отворяются дверки и в проеме появляется девушка с младенцем на руках. Приглядываюсь — Олеся. Бледная, волосы подросли после того, как их обрезали, уже стали ниже плеч. На ней простое белое одеяние — не то платье, не то сорочка.
— Дарина! — кричит она и машет рукой, подзывая меня, — иди ко мне.
Босиком бегу по холодной жухлой траве. Как я рада вновь увидеть Олесю, но и боязно отчего-то, сжимается мое сердечко в каком-то жутком предчувствии. Подбегаю к ней, кидаюсь в её объятия, затем чуть отстранившись, внимательно рассматриваю её лицо.
— Я снова сплю? — робко спрашиваю я.
— Нет, — смеется она, укачивая, завернутого в пеленки ребенка.
— Тогда как я тут оказалась? Я снова на пожне?
— Да! Идем в шатер, — приглашает она.
Заходим внутрь, тут уютно, большой ковер на полу, возле круглой стены сложены одеяла и подушки. Олеся кладет ребеночка в люльку. Рядом ещё кроватка, там лежит малыш постарше, полгодика, наверное, уже ему.
— Как я рада, что ты вернулась, — говорит Олеся, ещё раз оглядывая меня. — Жду тебя здесь со дня на день.
Судорожно сглатываю, обнимаю себя за плечи, мокрой в одном полотенце прохладно.
— Олеся объясни, что происходит, — прошу я. От холода у меня зуб на зуб не попадает.
— Так ты замерзла поди? — улыбается Олеся. — Я сейчас. Ты за моей малышкой и за Игорьком только присмотри.
Олеся убегает за перегородку. Смотрю на этот шевелящийся комочек в пеленках и у меня сжимается сердце. За её малышкой? В каком это смысле? Олеся возвращается быстро, приносит такое же льняное платье, как у неё с вышивкой на груди.
— Надень мое платье, я сама вышивала, — хвастается она.
Беру из её рук платье, недоверчиво смотрю. Не знала, что Олеся так красиво вышивать умеет, ни разу не видела её с иголкой в руках. Сбрасываю полотенце, натягиваю платье.
— А тебе идет, —
