единым залпом.
– Вторая шеренга, огонь!
Ещё три десятка пуль вылетели, сбивая коней и всадников. Из полутора десятков человек в живых осталось лишь четверо. Они развернулись и ринулись обратно на холм, а на его вершину уже выкатывала основная часть всего турецкого отряда.
Руки сами выполняли отработанное уже тысячу раз дело – перезарядку мушкета. Не прошло и трёх десятков секунд, и его приклад опять плотно прижался к плечу.
– Первая шеренга, огонь!
– Вторая шеренга, огонь!
Расстояние было небольшим, и пули легли кучно по сбитой на вершине холма конной массе. У командира вражеского отряда также было только лишь несколько секунд, чтобы принять решение – атаковать или отходить. Пуля ударила его в плечо, и он, вскрикнув от боли, развернул своего коня.
– Уходят, братцы! Ура! – крикнул Фрол. – Ура-а! – потрясая мушкетами, кричали в восторге драгуны.
– Всем перезарядиться! Седлай коней! – скомандовал Кравцов. – Гончаров, выдвигайся со своим отделением вслед за турками и осмотрись. Далеко только от нас не отъезжайте, спуститесь с холма на пару сотен саженей, и довольно, стойте пока там, ждите.
– Слушаюсь, господин штабс-капитан. – Тимофей козырнул, запрыгивая в седло. – Отделение, за мной! – И дал шенкелей Чайке.
Десяток всадников проехал мимо лежавших на земле коней и их хозяев. Некоторые были ещё живы, стонали и пытались отползти в сторону.
– Дели. – Кошелев кивнул на поломанные крылья. – Отчаянные и дикие воины. Встречал я их раньше в Валахии, и даже рубиться как-то приходилось. В какую-то дурь вечно одетые. – Он показал на лежавшего в шкуре леопарда убитого. – На спине крылья как у польских гусар, на головах сушёная башка звериная как у нас каска. Тело мехом диких зверей обтянуто, а из оружия только лишь кривые сабли, кинжалы да луки. Порядка особо не знают, у них командир – ага перед атакой мешком с серебром трясёт, обещая каждому награду за голову врага. Так-то, конечно, лихие, хорошие они всадники, но порядка вовсе даже не знают, отпор им дашь – сразу сломя голову прочь бегут, но уж коли слабину вдруг почуют, львами становятся и секут, режут всех нещадно. А уж как пленных они пытать любят, не приведи господь к ним в руки попасть!
На вершине холма лежало ещё несколько убитых и билась на земле раненая лошадь. Блохин спешился и, подбежав, выстрелил в упор из пистоля.
– Жалко, мучается бедная, – сказал он и сокрушённо покачал головой, вскакивая обратно в седло. – Животина ведь не виновата, что люди воюют, а вот же страдает.
В ту сторону, куда сейчас садилось солнце и где виднелись горные вершины, пылил уходивший байрак[19]. Разглядеть другие подразделения неприятеля отсюда было невозможно.
– Чего-то наших не видать, – оглаживая лошадь, проговорил Блохин. – Сейчас бы самое время следом за этими дели проскакать. Глядишь, к самому турчанскому лагерю они бы нас привели.
– Солнце начинает садиться. – Чанов кивнул на яркий оранжевый диск. – Ещё немного времени пройдёт, вершин гор коснётся, и махом темень землю накроет. Тут, на Кавказе, сумерки не задерживаются, это тебе не Россия, Лёнька. А в темноте скакать в неизвестность – ну его, не знаешь, кто из неё на тебя выскочит. Небось, предупредят недострелянные своих, вот и жди их потом обратно с подмогой.
За спиной раздался свист, обернувшись, увидали на вершине холма трёх всадников, скакавших в их сторону.
– Чего стоите как истуканы тут?! – донёсся издалека голос Фрола. – Кричим, кричим вам, а вы всё не слышите! Господином штабс-капитаном велено вам вертаться к отряду. Отъезжаем к лагерю.
– Так не слышно ничего было, не знай, как это вы кричали, – проворчал Лёнька. – Из пистоля бы, что ли, пальнули, коли голоса нет. А то кричали они. Похоже, что все рыжие такие вот гоношистые, но бестолковые, что нашего отделенного Стёпку взять, что вот тебя, Фролка. Одинаковые.
– Но-но, ты на себя-то погляди, Блохин, а то уж разумный выискался больно, – разворачивая коня, обиженно бросил Фрол. – Коли уж глухие такие, так и нечего тут оправдываться. А за беспричинную стрельбу начальство и спросить строго может.
– Ладно уже вам, не собачьтесь, – остановил спор земляков Тимофей. – Не решился, выходит, Павел Семёнович дальше с дозором идти?
– Нет, говорит, довольно, – покрутив головой, ответил Фрол. – Пока вы тут за холмом куковали, мы всех битых турок осмотрели. Один мёртвым прикинулся, второго оглушённого подняли. Связали их, теперь начальству в лагерь свезём, там при толмаче они всё расскажут.
Через день, восьмого июня, к Гюмри наконец подошли основные русские подразделения из отряда графа Гудовича. Несмотря на то что двести пятьдесят вёрст войско прошло за две недели, оно было настолько утомлено и расстроено, что было понятно – ему потребуется длительный отдых для приведения в порядок. Извещённый от своих кавалерийских разъездов и захваченных ими пленных о точном месте нахождения неприятеля главнокомандующий повелел начать подготовку к наступлению. Под его рукой находилось к этому времени не более шести тысяч человек. Силы русских были в четыре раза меньше, чем у неприятеля, но об обороне их сиятельство не хотел даже и думать, справедливо полагая, что в таком случае он может быть обложен со всех сторон такой огромной и подавляющей массой турок. Учитывал он ещё и то, что с юго-востока, со стороны Эривани, приближалась армия персов. Бить врага нужно было только лишь наступательно, по-суворовски, строя расчёт на превосходство русских войск в полевом бою.
Глава 8. Арпачайское сражение
Семнадцатого июня войскам был зачитан приказ о наступлении и доведена общая диспозиция. План Гудовича состоял в том, чтобы главными своими силами обойти турок с правого фланга и отрезать их от Карса, после чего рассечь на части и уничтожить. Этот манёвр должен был маскироваться фронтальной демонстрацией наступления отрядом Несветаева, которому оставляли три его потрёпанных батальона и два полка казаков.
– Наше каре четвёртое, – пояснял задачу эскадронным командирам Огнев. – В нём батальон кавказских гренадер и мы, драгуны. Идём вслед за каре генерал-майора Портнягина Семёна Андреевича с егерями девятого и пятнадцатого полков. В случае поступления приказа поддерживаем действия любой из наших колонн или отражаем контратаку неприятеля.
Погода испортилась, и с утра шёл проливной дождь, который прекратился лишь к вечеру. Почва размякла, и все дороги на равнине испортились. Тем не менее Гудович не стал менять планы и с наступлением темноты, повелев оставить все обозы в Гюмри, приказал начать движение. Войска двигались, меся грязь ногами, по левому берегу реки Арпачай в обход турецкого лагеря. Четыре колонны несколько часов шли в затылок друг другу в кромешной темноте. Слышалось чавканье тысяч пар сапог
