— Приехали, — объявляет Шнурпфейль, когда машина останавливается у обочины.
— Конечная станция — место преступления. Все на выход! — кричит Шильф в припадке хорошего настроения. — Показывайте мне эти деревья!
Шнурпфейль остается сидеть за рулем, глядя прямо перед собой, как солдат, и явно не собирается выходить. Ну и ладно! Пусть подавится своей преданностью Рите Скуре! — думает Шильф, которому неохота разговаривать в приказном тоне. Он задом наперед вылезает из машины. Оба дерева нетрудно обнаружить и без посторонней помощи. Они высятся по бокам дороги как столбы ворот, разделяющих два на первый взгляд идентичных мира. По ту и другую сторону, взбираясь в небеса, громоздится трехмерным пазлом лес.
Как легко отделяются одна от другой две половинки, думает Шильф. Здесь и там, прежде и теперь, жизнь и смерть. Это можно сделать где угодно. Достаточно простой веревки.
Воздух прозрачен и на вкус — как питьевая вода. Да еще и непрестанное щебетание птиц. «Надо бы почаще проводить разыскные мероприятия на открытом воздухе, подумал комиссар», — думает комиссар.
Бегло осмотрев рубец, оставленный на коре железным тросом, он отправляется в заросли кустарника. Он перебирается через канаву, осторожно снимая цепляющиеся за рубашку плети ежевики, и, придерживаясь одной рукой за землю, съезжает вниз по склону. Вокруг видимо-невидимо следов деятельности поработавших здесь криминалистов. Остатки гипса, которым заливали отпечатки обуви, проплешины на месте снятых пластов дерна, срезы веток… Шильф устремляется вперед, разводя руками густые папоротники, и, поймав, как ему кажется, нужный момент, садится на корточки, с головой скрывшись под зеленым покрывалом. Сидя на корточках, он оглядывается вокруг. Со всех сторон тянутся вверх волосистые стебли с коричневатыми, скрученными в улиточные домики листьями.
После спуска ему стало жарко. Рубашка липнет к спине, на верхней губе языком ощущается соленый вкус. Шильф закатывает рукава и ждет. Он уверен, что это место может поведать о чем-то таком, чего не заметили криминалисты, потому что это должны быть не чешуйки кожи или волоски, а что-то другое. История о том, как перешагивается грань. История о том, как тонка мембрана, обеспечивающая целость человеческой жизни. Шильф хочет узнать, каково это, когда человек ждет смерти другого человека. Темной кучкой сгрудились на теле гусеницы муравьи; она только неуклюже изгибается туда и сюда, в то время как ее тело растаскивают по частям. Больше ничего, что могло бы помочь комиссару разобраться в том, что случилось.
Зудящей спиралью звук ввинчивается в слуховые ходы его ушей. Это слетаются комары, чтобы дать недостающие свидетельские показания, которые требуются Шильфу для полной уверенности. Семеро усаживаются на предплечье правой руки и тотчас же впиваются в кожу. Комиссар вскакивает на ноги и пробует прихлопнуть кровопийцу. Оставшиеся в живых незамедлительно нападают снова, на подкрепление подоспели их невидимые сотоварищи, они щекочут в затылке, кусают снова и снова в предплечья и кисти рук. Шильф поспешно спускает закатанные рукава, отряхивает штанины, смахивает невидимок с лица. Успокоившись, он замечает низкорослого человечка, который засел неподалеку в зарослях папоротника и спокойно наблюдал оттуда за комиссаром, исполняющим пляску святого Витта. Встретясь с ним глазами, пузатый коротышка приходит в движение:
— Вот проклятые паразиты, а?
Ловец бабочек приближается с наставительно воздетым перстом.
— Это же крысы среди гексапод! — восклицает он. И, не дождавшись от Шильфа ответа, поясняет: — Шестиногих.
Комиссар разглядывает свои руки, на которых уже надуваются волдыри. Он обдумывает, каков был бы эффект, если до крови расцарапать ножиком эти укусы и с протянутыми руками гордо явиться в кабинет главного прокурора: посмотрите, мол, на это! Вот вам решающее доказательство! У него вырывается негромкий смешок. Это определенно было бы первое дело в истории криминалистики, где следствие в качестве решающего доказательства приводит невыносимый зуд!
— Вы смеетесь над моим снаряжением? — приблизившись, спрашивает любитель бабочек. — Сачок для ловли. А вот еще один — этот как сама жизнь: войти легко, а выйти трудно.
Комиссар занят тем, что слюнявит комариные укусы на предплечьях.
— В последнее время тут такая кутерьма! — говорит ловец бабочек. — Этак полиция распугает всю мою клиентуру!
Многочисленные морщинки на лице коротышки собираются в сплошную горестную гримасу. Жестом обвинителя он указывает на клетку в форме фонарика:
— Видите? Пусто!
— А что вы ищете?
— Некоторые примечательные экземпляры шестиногих. — Коротышка протягивает руку. — Франц Драйер. Пенсионер и лепидоптеролог на пути к бессмертной славе. А что ищете вы?
— Один примечательный экземпляр двуногих.
— Высокого, белокурого, с приятным лицом?
— Вы его видели?
— Сидел тут как-то на днях в папоротниках. Почти на том же самом месте, где сейчас вы.
— Спасибо, — говорит комиссар. — Вы очень мне помогли.
— Обо мне можно прочитать в специальных научных журналах!
Шильф прощается и отпускает в вечность свидетеля, показания которого не имеют решающего значения.
Пыхтя и чертыхаясь, он выбирается на шоссе. Пальцами он вычесывает из волос запутавшиеся в них веточки, как вдруг лесную тишину нарушает механическое пищание.
— Ваша взяла, ловкач вы прожженный! Слушаю вас!
— Узнаю Риту Скуру! Вы, как всегда, молодцом! Восхищаюсь! К сожалению, моя цена поднялась!
— Чего вы опять хотите, шантажист несчастный?
Шильф выдерживает искусственную паузу, сощипывая со штанов последнюю корзиночку репейника. В нескольких метрах от него стоит патрульная машина, которая среди анархии лесной растительности производит впечатление непрошеного гостя. За ветровым стеклом виден Шнурпфейль. Бледный и застывший, как восковая фигура, он не удостаивает комиссара ни единым взглядом. Тот отворачивается и смотрит себе под ноги. Для того, что он собирается сказать, ему не нужен рядом обиженный полицей-обермейстер. Нужна полная сосредоточенность и величайшая убедительность.
— Слушайте внимательно, Рита! Мне потребуется еще немного времени, чтобы довершить расследование этого дела. Для того чтобы ваше начальство попридержало прыть, я назову вам имя. Иначе они в понедельник вышлют сюда на нашу голову отряд спецназа. Вы еще тут? Вы меня слушаете?
— Не заговаривайте мне зубы, Шильф! Говорите, чего вы хотите!
— Я хочу, чтобы мой подопечный оставался на свободе. Никакого предварительного заключения, пока я не закрою дело. И никакой прессы.
Заявление Шильфа произвело-таки впечатление. Рите понадобилась хоть и не целая вечность, но что-то около того, прежде чем к ней вернулся дар речи. Когда она заговорила, по ее голосу было заметно, что с нее слетел весь гонор:
— Мне казалось, речь идет об убийце. По-моему, у вас не все дома.
