— Бросьте вы. О каком законе может идти речь? Когда по личной просьбе можно вернуть с трассы целый самолет. Вы сами установили такие правила игры. Так что держите удар.
— Я отказываюсь вам подчиниться.
— А я вот сейчас скажу, что это из-за вас был прерван полет и из-за вас они ждут здесь на ветру автобус, которого не будет. И посмотрю, что они с вами сделают.
Начальник службы безопасности оглядел рассерженные, недовольные лица своих соотечественников, которые были готовы уже на все.
— Я же вам говорю — Аэрофлот территория России. Со всеми вытекающими отсюда правилами поведения в общественных местах. Ну что, будем рассказывать, где деньги?
— Нет.
— Граждане пассажиры, — громко сказал Грибов, — от лица нашей компании хочу принести вам извинения…
— Когда полетим?! — заорали пассажиры.
— Ситуация обстоит таким образом, что продолжение полета зависит исключительно от… — И Грибов очень многозначительно взглянул на стоящего рядом с ним мужчину. На которого вслед за ним взглянули все.
— Они в самолете, — сказал мужчина.
— …зависит от погоды, — закончил фразу Грибов. — Но как мне только что сообщили, глаз циклона прошел мимо. Погода вам благоприятствует. И вы сможете продолжить полет через пять минут. Просим занять свои места…
— Так бы сразу и сказали. А то поломки… — возмутились пассажиры и полезли вверх по трапу.
Всех ожидали. Кроме единственного, уходящего в сторону аэровокзала пассажира. Который передумал лететь на дальние теплые острова…
Заключение
Производственное совещание в кабинете подполковника тянулось уже битый час. Говорил подполковник. Внимательно слушавшие его следователи сидели на стульях, расставленных вдоль стен.
Стояли только Грибов и Григорьев. По стойке «смирно» стояли. Тот же битый час.
— И снова о Грибове и Григорьеве. Это же сколько можно говорить. Сколько можно увещевать. Ведь взрослые же люди. Не дети. Для вас что, закон не писан?
— Никак нет, писан!
— Что ж вы устраиваете такие ковбойские потасовки? Что вы не уйметесь никак? Самолет, понимаешь, с трассы вернули. Нанесли материальный урон акционерному обществу закрытого типа, представляющему интересы нашего Аэрофлота…
— Мы не самолет вернули. Мы два миллиона долларов в страну вернули, — встрял Грибов.
— Хорошо, допустим, вернули. Но как вернули? Противозаконными методами. ПРОТИВОЗАКОННЫМИ. Которые недопустимы в тот исторический момент, когда наше государство встало наконец на путь уважительного отношения к закону и к правам отдельно взятого человека…
— Это не мы вернули, товарищ подполковник.
— А кто?
— Подозреваемый. То есть заместитель управляющего банком. По своей личной инициативе. Он позвонил и обо всем договорился. Насчет самолета. И материальный урон компенсировал.
— Тоже по собственной инициативе?
— По собственной.
— Что-то у вас все преступники какие-то очень сознательные.
— Мы, товарищ подполковник, Макаренко изучали. Труды по воспитанию, перевоспитанию и возвращению обществу оступившихся правонарушителей. И используем его научно-методические рекомендации в каждодневной работе с преступным элементом…
— А в дело? В дело зачем полезли? Которое вам никто не поручал? Почему не дождались группу специального назначения?
— Они ехали долго. Мы ждать устали…
— Что значит долго? Сколько положено, столько и ехали. Эта не ваша и не моя забота контролировать работу соответствующих подразделений.
— Виноваты. Товарищ подполковник.
— И зачем проведению операции препятствовали? Зачем сопротивление оказали?
— Мы?!
— А кто? Вот рапорт командира группы захвата. Читаю: «Указанные лица оказывали физическое сопротивление и нецензурно оскорбляли бойцов отряда в выражениях, характеризующих их родственников предыдущего поколения по женской линии, вследствие чего бойцам пришлось применить меры физического воздействия…» Ну, что скажете?
— Виноваты!
— Виноваты, виноваты… Ковбои хреновы. Наворотили делов. Половником не расхлебать.
Провинившиеся следователи одновременно повинно опустили головы.
— И что мне теперь прикажете с вами делать? Что? После того, что вы тут понаделали? Тут тебе, понимаешь, незаконные методы ведения следствия, и вступление в сговор с подозреваемыми в совершении противоправных действий, и нецензурное оскорбление работников при исполнении ими служебных обязанностей…
Как хотите, но я буду ставить вопрос о вашем соответствии занимаемой должности. И надеюсь, ваши коллеги, проявив свойственную работникам милиции принципиальность, поддержат меня в этом необходимом, с точки зрения поддержания дисциплины и уважения буквы закона во вверенных мне подразделениях…
На столе зазвонил телефон.
Подполковник замер, с тревогой посмотрел на звонящий аппарат и поднял трубку.
— Да, — сказал он. — Так точно. Здесь они. Оба. Да. Понял. Понял. Будет исполнено.
Положил трубку на рычаги и снова посмотрел на следователей.
— И наконец, главное. Посмотрите на себя, — грозно сказал он. — Что у вас за вид, понимаете? Что за физический облик? Как, не знаю, у хулиганствующих подростков уличных. Как у раздолбаев распоследних.
Их ценными подарками награждают. Банки. И управление, понимаешь. А они как беспризорники, ей-богу. Как бомжи, не имеющие места жительства. Позор, можно сказать, всему личному составу через вас!
Сколько раз напоминал о важности соблюдения внешнего вида в нашем, не терпящем разгильдяйства деле. Сколько раз ставил на вид. А у вас на лице вместо облика уважающего себя работника органов правопорядка какая-то, извините, беспринципность!
Идите. И приведите себя наконец в порядок.
— Разрешите идти? — одновременно испросили разрешения следователи.
— Идите.
Так же разом следователи повернулись. И шагнули к двери.
У обоих под глазами разливались чернотой огромные синяки. Размерами сопоставимые с передней частью сжатой в кулак кисти.
Ну точно разгильдяи… Позорящие, так сказать, честь доверенного им вышестоящим начальством мундира…
