— У Срочника свои заморочки. Почем я знаю. Невмоготу ему слушать про девчушку и насильника. Он же мог замочить его раньше.
— Тогда бы ничего не случилось.
— Так уже случилось.
Хильдинг огляделся. Вертухай возвращался, уходил из отделения. Он понизил голос:
— У него тоже есть дочь. Вот почему.
— Ну, потому он об этом и думает.
— Да мало ли у кого есть дети. У тебя что, нету?
— Она живет там. Где была убита та девочка. Где-то под Стренгнесом. Он так думает.
— Он никогда ее не видел.
На секунду Йохум оторвал взгляд от телевизора, провел ладонью по бритой голове, посмотрел на Хильдинга:
— Не понимаю.
— Для Срочника это важно.
— Нет. Но могла бы оказаться и она.
— Да ладно.
— Он так считает. У него фотка есть. Сам увеличил. На всю, блин, стену.
Йохум запрокинул голову на спинку дивана и громко расхохотался — так смеются, когда хмель подзуживает.
— Ну, цыган гребаный! Да он, черт побери, совсем больной на голову. Ходит, блин, тут и ломает себе башку над тем, чего не произойдет и не может произойти, потому что насильник уже застрелен, нету его! Видать, с ним еще хуже, чем я думал. Глюки у мужика. Вот кому надо бы хлебнуть сусла.
Хильдинг замер, опять изнывая от страха.
— О сусле.
— Молчи, и всё.
Йохум снова захохотал, подняв указательный палец. Обернулся к телевизору, где по-прежнему шли репортажи о расправе над насильником: интервью с прокурором, прижатым к стенке на лестнице суда, этакий лощеный хмырь в костюме, светлый чуб зачесан набок, микрофон у лица, точь-в-точь как они все, слишком молодой, слишком зацикленный на карьере, встряска ему отнюдь не повредит.
•
Пожалуй, только когда Фредрика Стеффанссона взяли под стражу, Ларс Огестам понял, о чем идет речь.
О чем идет речь во всей этой истории.
Он ведь посмеивался втихаря, поначалу, когда ему поручили дело педофила и когда разговор еще шел о сексуальном маньяке и совершенном им убийстве маленькой девочки. Потом Огестама вырвало в туалете прокуратуры, когда ситуация резко переменилась и неожиданно появился скорбящий отец и совершенное им убийство сексуального маньяка.
Потому-то арест Стеффанссона оказался для Огестама не просто очередной упущенной возможностью профессионального взлета в шведской судебной системе.
Тут было нечто намного большее.
Собственный страх, невозможность перейти улицу без оглядки по сторонам, жизнь, смерть.
Когда решался вопрос об аресте, он настаивал, чтобы Стеффанссона в связи с подозрением в совершении убийства по очевидным мотивам держали под стражей до начала процесса.
Адвокат Стеффанссона, Кристина Бьёрнссон, которой он на днях фактически проиграл процесс Аксельссона, утверждала, что действия Стеффанссона суть необходимая оборона, и потому отвергала арест.
Она заявила, что явно существовала угроза для жизни других людей, подчеркнула, сколь невелик риск, что Стеффанссон затруднит расследование или уклонится от предстоящего судебного процесса, сказала, что будет вполне достаточно обязать его ежедневно отмечаться в эскильстунской полиции.
Но председатель суда ван Бальвас уже через несколько минут постановила, что Фредрик Стеффанссон, подозреваемый в совершении убийства по очевидным мотивам, останется под арестом до начала процесса, точная дата которого будет определена позже.
Эхо от удара молотка еще не утихло, а уже грянуло сущее светопреставление.
Сначала те, что стояли за дверью.
Те, что с микрофонами, прижавшие его к каменной стене на лестнице.
Ведь Стеффанссон герой.
Вот как?
Он спас жизнь двум маленьким девочкам.
Нам об этом неизвестно.
Бернт Лунд носил при себе их фотографии.
Стеффанссон убил человека.
У Лунда были их имена. Он следил за детским садом.
Стеффанссон совершил убийство, вот что он сделал. И это для меня главное.
Значит, по-вашему, тот, кто предотвратил смерть невинных людей, должен получить длительный тюремный срок?
Я не комментирую подобные замечания.
Вы считаете, он действовал неправильно?
Да.
Почему?
Это было умышленное убийство.
Да?
Умышленное убийство необходимо карать именно так.
Пожизненным заключением?
Самой суровой мерой наказания, предусмотренной законом.
То есть вы хотите сказать, лучше бы тех двух девочек убили?
Я хочу сказать, что в случае умышленного убийства закон не предусматривает скидок для скорбящих отцов.
А у вас-то есть дети?
Потом остальные, публика, те, что видели, слышали, читали. Те, что кричали, угрожали; едва он клал трубку, как телефон снова начинал трезвонить.
Прихвостень чертов!
Я всего лишь исполняю свои обязанности.
Холуй проклятый!
Я не могу поступить иначе.
Крыса канцелярская!
Если человек нарушает закон, моя обязанность привлечь его к ответственности.
Только попробуй — мигом сдохнешь!
То, что вы сейчас сказали, называется прямой угрозой.
Сдохни!
Это называется прямой угрозой, а она наказуема.
Вся твоя семейка сдохнет!
Он испугался. Все происходило на самом деле. Они сумасшедшие, но они и есть широкая общественность. Они ненавидели и говорили всерьез, он чувствовал это и воспринимал тоже всерьез.
Огестам разыскал Эверта Гренса, тот неохотно принял его.
Их последний разговор, ему казалось, между ними возникла некая задушевность, когда он обнаружил свою неуверенность в обвинении, но Гренс по обыкновению был зол и брюзглив. Насмешливо усмехнулся ему навстречу, и усмешка стала еще шире, когда он рассказал, что ему угрожали, что угрожали его семье, что он испугался и хочет просить защиты полиции. Он чуть не заплакал, совершенно неожиданно, и проклинал, что находится здесь, в этом кабинете, но Эверт Гренс прикинулся, будто не видит, сказал, что угрожали им всем и что этого следует ожидать, если хочешь быть крутым прокурором. А потом добавил: приходите, когда увидите своих призраков наяву, а не только услышите голоса.
