рачительным взором:
– Тогда не предлагаю, а велю тебе служить на дворе у Оковалова к моему полку приписанным. Се тебе боярский указ! Уразумел? Или же для ясного твоего разумения плетьми сей мой указ у тебя на спине прописать?
Так и начал новую службу Тарас Палийко и поначалу смущался, что Андрей Оковалов на трапезе его по правую руку сажает, а молодшего брата – по левую… И не приказы он боярина ждал, а ежеденно ждал весточки из Троицкого монастыря – как она там, его Елена Прекрасная? Весточки приходили, да всё больше мзды гонцы за них брали, жалуясь, что головой рискуют, пробираясь туда-обратно через стан Сапеги. И всё больше мрачнел Андрей Оковалов. Осада крепчала, и, хотя осажденные – стрельцы да крестьяне, набившиеся в обитель, – сидели крепко, жестоко, с огненным боем, да ведь их вчетверо меньше сытых ляшских да козацких, да казацких, да татарских, да тушинских рож! И сколько уж те «Сергиевы», как они себя на дозорах и в вылазках кликали, могли ещё продержаться Сергиевой да Божьей помощью – поди знай!
«Вся надежда на королеву Старицкую – и с голоду не помрёт, и ляхам своя», – вздыхал Андрей и говорил эти слова как бы вместо молитвы всё чаще. На Тараса он с опаской не поглядывал – оба ясно разумели, что тщиться выручать теперь Елену из Троицы и везти обратно на Москву безумство и есть. Уж не рота немцев на то нужна, а войско равное Сапежьему. А и с Сапегой торговаться – что с бесом. Он ли обманет или дикий полковник Лисовский на пути настигнет – всё на погибель.
Однажды, уже зимой следующего, 1609 года по Рождеству Христову, в сыропустную, принесся от Воротынского его жилец, сам не свой, за Тарасом. Бежали они потом уже оба на своих двоих к княжеской усадьбе, да все закоулками. Гул какой-то стоял над Москвой, хотя в колокола не звонили, враны метались по стылым, в стальную синеву небесам. Чуял Тарас на ходу, что неладно на Москве.
Князь Воротынский тоже был сам не свой, когда его Тарас увидел: будто и князь-боярин долго бежал откуда-то и теперь всё не может отдышаться.
– Вот ты не приврёшь, – густо дышал князь в распахнутом домашнем зипуне без рукавов, подбитом шерстью, и потирал грудь по алой шёлковой рубахе. – Беги теперь к Лобному месту, погляди, что там деется! Живо! Одна нога здесь – другая там!
К тому дню Тарас уже знал московские улочки-дорожки. Добежал до Кремля. Там столпотворение – что на земле, среди толпы, что на небеси, среди вранов. Толпа гудит, колышется. Люди на земле руками машут, враны в небе – крылами. Издали не понятно что – то ли торг галдит, то ли битва начинается. К Лобному месту пришлось протекать сначала под лавками (а иные уж опрокинуты были, и торговцы спешили увезти свою рухлядь и снедь подальше от беды) и среди ног. Там, ближе к Лобному, ярость клубилась, и смертоубийством пахло, однако Тарас не устрашился.
На Лобном месте крик стоял против царя Василия Шуйского. Какие-то князья-бояре кричали: «Гнать Василия! Сей царь не царь – он и дворян, и холопов тысячами перебил! Из жен, детишек крови пустил! Все ему мало! Гнать!»
Кто-то на площади отзывался эхом: «Гнать! На плаху его!» Кто-то молчал.
Тарас увидал, что на Лобное место тщится взойти почтенный старец в белой куколи с херувимом, но его оттаскивают вниз, не дают рук поднять и даже плюют в него – и вот уж в белую куколь ударяет ком снежной грязи. «Анафема! Анафема ворам и мятежникам!» – без крика, но словно твердым звоном железной рынды клеймит старец толпу. Брань и комья грязи вновь летят в него…
«Єпископ, чи що, али сам митрополит? Так уб’ють його!»[101] – мыслит Тарас.
Тут внезапно откуда-то слышатся выстрелы – несколько в беспорядке, потом стройным залпом. По толпе движение, точно вихрь по бурьяну проносится. Разбегаться начинает толпа. Глядь – а уж и мятежные князья-бояре с Лобного места посыпались и с толпой смешались. От старца в замаранной куколи отхлынули бесы, пусто и свежо вокруг него стало. Старец огляделся и покачнулся.
Тарас подскочил к его руке:
– Батько єпископ, обіприся на мене.
Высок оказался старец. Он глянул сверху на Тараса:
– В сряде жильца, а сразу видать доброго козачка! – улыбнулся старец. – Выходит, мы тут с тобой вдвоём за царя и есть. Ох и сильно воинство! Давно ль на Москве?
Тарас ответил как есть.
– Добре! Так и держись десницы Господней, – велел старец Тарасу. – Благословить благословлю, а опираться не стану. Крепок ещё.
И пока старец благословлял Тараса, полупустую площадь уже заполоняло войско стрельцов, верных царю Василию.
– А вот, с Божьей помощью, и подмога! – вздохнул с облегчением старец.
И все стрельцы, бежавшие к Лобному месту, падали ниц пред старцем, прося его благословения.
– …«Ыпыскоп»! – передразнил Тараса князь Воротынский, когда тот доложился. – Ты ж под благословение самого святейшего Ермогена угодил, олух ты царя небесного! Так баешь, разогнали всех «ходынцы»? Слава Тебе, Господи, пронесло!
И перекрестился князь широкими махами, будто тьму бесов-слепней отгонял прочь.
– Значит, на святейшего руку подняли? Тогда всем им конец и геенна!
Снова перекрестился князь, однако ж Тарасу передохнуть не дал:
– Беги-ка теперь по стенам к Ходынке. Глянь там чего. Воры-то не очухались, не подпёрли? Глянь живо.
Снова помчался Тарас на разведку, а Воротынский – в свою крестовую Бога благодарить. Уж потом Тарас узнал подробности суматошного и скоропалительного бунта кучки дворян, коим померещилось, что именно сегодня, в сыропустную субботу, народ уже дозрел, допёкся сам на Масленицу с нехватки муки на блины – и теперь сразу, по первому зову, метнётся гнать Шуйского с престола… Видать, их разведчики обманулись в надежде на награду.
Ворвались в Думу бунтовщики, руками махали, брады развевали, но думцы, хоть и перепуганные – а вдруг уже и «ходынский обоз», вся главная рать Шуйского, что на Ходынке стояла, переметнулась к заговорщикам? – растеклись через дверцы думской палаты по своим домам – у себя думать, бежать ли дальше куда и какие пожитки прихватывать. Царь же крепко заперся. Бунтовщики повалили к Лобному месту народ мутить. Патриарх Ермоген один против них ещё у Думы вышел – его толпа, как вода запруду пробившая, с собой без всякого почтения поволокла. Конец той малой смуте в большой Смуте известен – стоявшие на Ходынском поле против тушинцев царёвы стрельцы прибежали на подмогу Шуйскому.
Слетал и по стенам, и по ближним посадам Тарас, все высмотрел своими глазами. Пустельгу в помощники по морозу не брал – боривитер дожидался хозяина на своём шестке
