Китае на столах у людей бывает редко. Тушу убитого тигра китайцы обязательно уносят с собой.
Дома же в ход идет все – и мясо, и кости, и шкура, и хвост, и усы, и внутренние органы – местные мастера умеют варить хорошие лекарства, приготавливают, говорят, снадобья, которые лечат едва ли не все болезни, начиная от самых простых – чтобы избавиться от хронической простуды, например, достаточно бывает выпить несколько ложек чудодейственной настойки, и эта напасть уйдет, – кончая тем, что «тигровое» лекарство заставляет вновь запускаться и работать остановившееся сердце…
Но здесь было что-то другое. Цезарь чувствовал человека иного, скажем так, калибра. Где этот человек находится сейчас, под каким кустом притаился, что делает – непонятно.
Через несколько минут Кацуба определил: если и находится человек в этом квадрате, то далеко отсюда, минут тридцать назад он прошел по едва приметной, проложенной в промороженной траве тропке и исчез. Надо искать продолжение его следа.
Кацуба нашел эти отметины, хитрые, оставленные редкостным умельцем – нарушитель шел на дощечках, привязанных к обуви, к дощечкам были прикреплены копыта старого грузного кабана, вес которого при жизни был раза в два больше веса человека. Кацуба вгляделся в след, веточкой проверил его глубину, потом обследовал вдавлину пальцами, стараясь не стронуть с места ни одного комочка земли… След был глубокий.
Оставил его наш контрабандист, русский, это совершенно точно, – пришел из Китая с товаром, довольно ловко сумел обогнуть посты – ни одного сигнала не поступило, – значит, человек этот здешний, вполне возможно, что живет в Покровке и, что тоже возможно, – знаком с кем-нибудь из пограничников.
Шаг у контрабандиста был короткий, – и шаг и глубина вдавлин свидетельствовали о том, что груз он нес тяжелый, не менее сорока-пятидесяти килограммов.
А вдруг это белогвардеец? Переносил оружие на нашу сторону… Сегодня перенес оружие, а завтра в Уссурийске или в Гродекове – пожар, загубленные люди, и будет тогда Кацуба маяться, испытывать угрызения совести, или более того – попадет под революционный трибунал… А с другой стороны, может, лихой человек этот шел не из Китая, а в Китай? Когда рассветет, он исследует эти следы получше. Действительно, вдруг кто-нибудь из наших решил переметнуться к белогвардейцам?
Нет, это был все-таки контрабандист – опытный, с навыками, умеющий обвести вокруг пальца даже трижды стрелянного воробья, не то чтобы обыкновенного пограничника. Тем более – из нового набора, каких на заставе много, еще не обученных, не познавших пограничных тонкостей.
Переместившись на полметра к границе, Кацуба нашел следующий след, ощупал его пальцами, смерил глубину, потом ощупал раздвоину копыт, совместил с глубиной кабаньей пятки, хмыкнул недоверчиво.
Было еще темно. Хоть рассвет и надвигался уже, хоть в редеющем слоистом воздухе возникало и тут же исчезало какое-то непонятное движение, словно бы с недалекой речки проносился едва ощутимый ветерок, сил у которого хватало только на то, чтобы сдвинуть воздух, но разглядеть еще ничего было нельзя. Посветить бы, спичку зажечь – этого делать тоже было нельзя. Цезарь, внимательно наблюдавший за действиями хозяина, тихо заскулил.
– Погоди, друг, – осадил его хозяин, отер изнанкой кулака потный лоб, – дай понять, откуда и куда шел этот человек, из Китая к нам или от нас в Китай? А? Это для начала. А там… – он не договорил, переместился к следующему следу, который был едва заметен в темноте, но все же заметен, также ощупал его пальцами. Ему вторично – вторично! – показалось, что пятка следа, которая должна быть мельче раздвоенного расползшегося носка, была глубже.
Это означало, что нарушитель надел «копыта» задом наперед и сделал это специально, чтобы заморочить голову пограничникам.
Вытерев пальцы о снег, Кацуба рывком поднялся, скомандовал тихим жестким голосом:
– Цезарь!
Цезарь сгорбился, втягивая голову в грудь, в лопатки, превращаясь в этакую живую торпеду, способную на ходу завалить кого угодно, хоть грузовик, сделал короткий прыжок, натягивая ременный повод, и устремился в промерзлый, сухо трещавший ивняк. Кацуба кинулся следом.
Темнота, – даже такая высветленная, предутренняя, жидкая, – здорово меняет местность, узнать что-либо из того, на чем глаз останавливался много раз ранее, бывает трудно, предметы расползаются, теряют очертания, становятся незнакомыми.
Даже ивняк, который Кацуба с Цезарем одолели в один мах, был другим, отличался от того, каким помнил его Кацуба, уезжая в отпуск, – и ямы откуда-то взялись, и мелкий скользкий ровик, прорытый неведомым кротом, нарисовался, и свежий бугор появился – кто-то поработал тут лопатой. Вполне возможно, по приказу Татарникова.
После ивняка шла небольшая плоская ложбина, которую Кацуба пересекал не менее трех сотен раз, знал каждый ее сантиметр, и все-таки сейчас она показалась следопыту много глубже обычного, словно бы земля в этом месте опустилась… Кацуба выругался: он чуть не растянулся – на дно ложбины невесть откуда натекла вода, превратилась в скользкий лед.
После ложбины вновь последовала гряда трескучего ивняка. И как только нарушитель не побоялся идти сквозь высокие обледенелые стебли – треск ведь стоит на всю вселенную, слышно его не только на заставе, но и в Китае, в деревне, расположенной на противоположной стороне Васиной речки…
Цезарь на треск внимания не обращал, главным для него был след – свежий след, пахнущий чужим человеком, его потом, его кожей, его руками, его одеждой и телом, мешком, который он тащил на горбу, едой, наспех проглоченной в какой-то плохой харчевне перед тем, как пуститься в дорогу.
Это был плохой человек. Впрочем, других людей, нарушающих границу, и в первую очередь контрабандистов, для Цезаря не существовало – только плохие, и пес готов был вцепиться в спину любому такому ходоку.
В одном месте Цезарь остановился, обнюхал сухой травяной пятак, на котором почти не было снега, в горле у него продребезжал свинец, и он рванулся дальше.
– Молодец, Цезарь, – похвалил его Кацуба. Может, и не таким молодцом был пес, но всякая похвала подогревает, поднимает настроение, – а у Цезаря с его чувствительной нервной системой особенно, и он начинает работать лучше.
Похвала не только собаке, но и человеку бывает приятна, хотя в пословице все сказано наоборот, но пословица – пословицей, а жизнь – жизнью. В жизни очень часто все случается не по правилам, самое постоянное правило, которое не претерпевает никаких изменений в жизни – это исключение из правил.
Упрямо таща за собой на ремне хозяина, Цезарь преодолел хрустящий, покрытый отвердевшим, схожим с вафельной коркой снегом лужок и опять врубился в ивняк.
След нарушителя был виден отчетливо, потерять его уже было невозможно – рассвет вступил в свои права. Кацуба всосал сквозь зубы воздух, резко выбил его из себя, ловко обогнул высокое дерево, умудрившееся вырасти в низковатом редком ивняке, перепрыгнул через одну яму, потом через другую и остановился.
Остановился потому, что остановился Цезарь. Цезарь ткнул носом себе под лапы. Кацуба нагнулся. На высохшей жесткой траве, в стороне от следа, лежал маленький, сгоревший
