капец какой тайник прямо. Почему-то вспомнилось, как Нина Матвеевна прятала деньги в карнизе в гостинице. Да уж, хитер наш народ на выдумку.
Я торопливо вернулась за стол и сделала вид, что увлечено поедаю варенье из вишен.
На обратном пути я забежала домой, на Ворошилова: нужно было взять чашку-тарелку (всю посуду Риммы Марковны я выбросила, а та, что нашлась в буфете — фу, честно говоря, после проживания там Олечки пользоваться нею было брезгливо), решила взять другую одежду — завтра пойду на работу, менять папки.
В общем, я торопливо сграбастала все в сумку, немного проветрила вонищу от прореагировавшей серы и спустилась во двор.
Было уже поздно, от реки дуло горьковатым полынным холодком, но тем не менее у подъезда несли стражу старушки-веселушки.
— Добрый вечер, — поздоровалась я.
— А что это вы вдруг все съехали? — поинтересовалась Варвара.
— Да подкрасили на кухне трубу, от ржавчины, — не стала вдаваться в подробности я, — и какая-то краска такая ядреная попалась, аж слёзы из глаз. Невозможно. Пока запах выветрится, поживем у родственников.
— Ну, это правильно, — закивали старушки. — Незачем гадостью дышать.
— Лида, тут какой-то дед приходил, — внезапно сказала соседка Наталья, которая тоже вышла и села рядом щелкать семечки.
— Какой еще дед? — удивилась я, — кто? Что спрашивал?
— Да ничего, — пожала плечами Наталья, — он крутился тут на твои окна смотрел. Странный какой-то.
Глава 26
Утро началось радостно и ярко. Даже слишком ярко — солнечные зайчики весело запрыгали сквозь открытую форточку на стол, на кофейник, на чашку, а я сидела за столом Риммы Марковны на кухне коммуналки, пила свежесваренный ароматный кофе и мысленно себя хвалила. А ведь я молодец. Вот так, если сложить всё в одну кучу, то получается, что буквально за пару месяцев я из минуса добилась столько, что в прошлой жизни даже и представить было невозможно. Таки хорошо быть попаданцем. Да, я не вангую, не изобретаю, не бросаюсь ледяными молниями, не помню исторических событий, и мне, честно говоря, плевать на всё, кроме моих близких и меня. Зато одну жизнь я уже прожила там, в моем времени, а теперь этот опыт легко применяю на местных реалиях. И неплохо так получается…
Как сглазила.
Мои раздумья прервал стук распахнувшейся двери, потянуло сквозняком и на кухню ввалилась полноватая молодая женщина, лет двадцати пяти. Таких еще иногда называют «фифа». От категории «демоническая женщина» «фифу» отделяет большая простота, граничащая с вульгарщинкой.
Женщина вошла и уставилась на меня. Она была довольно миловидна: круглые голубые глаза, вьющиеся на висках пшеничные волосы, на щеках ямочки и нос пуговкой. Всё портило только какое-то хваткое, что ли, выражение глаз и пестрый халат, невозможной расцветки. В руках она держала чайник.
Подойдя к плите Горшковых, женщина бахнула чайник на газ, развернулась и смерила меня уничижительным взглядом:
— Это ты, что ли, Валерина бывшая? — спросила она нелюбезным тоном.
О-па! А это, видать, Валерина теперешняя.
— С чего мне перед тобой отчитываться? — я сделала глоточек кофе и принялась сосредоточенно намазывать сливочное масло на половинку рогалика.
— Потому что я — его жена! — заявила фифа и вздернула подбородок, — и я не потерплю, чтобы всякие тут лазили!
— Жена? — я оторвалась от увлекательного процесса намазывания масла и смерила насмешливым взглядом фифу.
— Да! Жена! — кровь бросилась к ее лицу, и оно стало как варенная свекла.
— Интересно, оказывается, Горшков — двоеженец, — констатировала я и предложила. — А покажи-ка, милочка, свой паспорт со штампиком. И прописку тогда уж заодно.
— Ну, мы еще не расписались, — еще больше покраснела она.
— И почему? — приподняла бровь я. — Ждете, чтобы ретроградный Меркурий вошел на орбиту Юпитера?
— Чо? — ошалело захлопала глазами фифа. — Какой меркурий? Мы скоро поженимся!
— НичО, — вздохнула я и пояснила, — Поженитесь. Может быть. Но не так скоро, как тебе бы хотелось. Потому что Горшков официально женат. На мне. И, кстати, у тебя на работе уже знают, что ты открыто ночуешь у женатого мужчины? У нас, в советском обществе, это называется ёмким словом — разврат.
— Этого не может быть! — воскликнула она растерянно, — Валера не женат!
— Паспорт показать? — устало спросила я, что-то меня эта глуповастенькая курица начала раздражать.
— Ты! Ты! — вдруг прошипела она, — это ты не даешь ему развода!
— Это он тебе так сказал? — усмехнулась я как можно более насмешливо, — а ты сходи в ЗАГс и спроси, кто заявление забирал в прошлый раз. Или к мамочке его, пусть расскажет, как я новое заявление из Горшкова насильно выдирала.
Фифа стала похожа на выброшенную на берег больную камбалу.
— Что за шум? — на кухне нарисовался сам Горшков.
Вот засада, надо было чуть раньше вставать, теперь точно спокойно позавтракать не дадут.
— Да вот тут эта тётка сказала, что она твоя жена, — плаксивым голосом наябедничала фифа и шмыгнула носом.
Горшков развернулся ко мне, лицо его перекосило от гнева.
— Всё, Горшков, теперь уж у тебя повода не давать мне развода нету, — не давая ему ответить, широко улыбнулась я, — не парь мозги бедной девушке, как мне когда-то, она же верит тебе.
Горшков дернулся, а я продолжила, обращаясь к фифе:
— Девушка, у нас развод через три дня. Приглашаю тебя с нами в ЗАГС, проконтролировать, чтобы уж наверняка Валера ничего опять не учудил. Заодно и вы с Горшковым заявление в ЗАГС подадите. Все мы люди занятые, трудящиеся, чего по пять раз туда-сюда в ЗАГС бегать? Правильно я говорю, да, Валера?
Но фифа мой гендерно-солидарный посыл не оценила:
— Запомни, тебе у Валеры квартиру отобрать не получится! — выпалила она. — У моего отца связи есть!
Во как! Оказывается, мысль завладеть моей квартирой семейка Горшковых не оставила.
— Связи? — переспросила я. — Связи — это хорошо. А вот скажи, ты сможешь выбросить пятилетнюю Свету Горшкову на улицу? Или, может, в свою новую семью её заберешь?
Фифа еще больше выпучила глаза.
— Да ладно,
