занятия.
Пусть мать тоже слышит. И пусть ей будет стыдно.
— Обижает, — подтвердил Даня, не отрываясь от машины. — Сегодня он меня укусил. Я полез к нему, когда он ел. А он лазозлился и укусил. Мама пледуплеждала меня, что он не любит, когда к нему лезут, а я полез все лавно.
— И что сделала мама?
— Сказала, чтоб я больше не лез к Филиппу.
Я с осуждением посмотрел на Катю.
— Кажется, Филиппу сегодня придется озаботиться покупкой вставной челюсти, — угрожающе прорычал я, а Катя рассмеялась.
— Дань, разбуди, пожалуйста, Филиппа и пригласи его сюда для серьезного разговора. А то Виктор Степанович не успокоится, пока не увидит нашего любимого Филечку.
Данька поднялся и, пробормотав:
— И ничего он не любимый, — юркнул в Катину спальню.
Глава 52
Вскоре из Катиной спальни показался — нет, не жирный, отвратительный мужик, а пыхтящий Данька, несущий огромного, рыжего кота с огрызком хвоста и подранными ушами.
По лицу Кати пробежала легкая тень злорадства.
Ясно. Она не развеивала мои заблуждения в отношении Филиппа, для того, чтобы откровенно угорать надо мной все это время.
— Вот, — Данька спустил недовольного кота с рук. — Лазговаливай с ним, — выжидающе посмотрел на меня.
Катя же наблюдала за мной с любопытством, ожидая, как я выкручусь из этой ситуации.
Кот был поистине жуткий, с бандитской рожей. Со снисходительным превосходством он поглядывал на меня.
Я присел рядом с ним.
— Филипп, я Виктор Степанович. На тебя поступила жалоба.
Данька стоял в стороне и довольно кивал.
— Ты обижаешь Даню, кусаешь его. Кричишь на Екатерину. Настоящие мужчины так себя не ведут.
Филипп косил на меня текущим желтым глазом, и ему было совершенно насрать на то, что я говорю.
— Если ты и дальше будешь продолжать так себя вести, я приеду и отшлепаю тебя.
— По пушистой жопе, — подсказал Даня.
— По пушистой жопе, — согласился я.
Я бы еще и Катю отшлепал, за то, что поставила меня в такую неловкую ситуацию. Подумать только, я читаю нотации коту. Коту!
— Вы ему не нравитесь, — негромко, но твердо проговорила Катя. — Перестаньте издеваться над животным.
— Зато мне дядя нлавится! — вступился за меня Даня. — Пошли иглать! Филипп все понял. Он больше не будет.
Сомневаюсь, что это мерзотный кот станет вести себя после моего внушения лучше, но провести время с сыном для меня было гораздо важнее, чем проводить меры воспитательного характера.
Данька схватил меня за руку и потащил в Катину спальню, забыв о грузовике.
Катя попыталась протестовать:
— Сынок, дядя — серьезный человек, он не станет с тобой играть.
Но мы ее дружно проигнорировали.
В небольшой спальне все было чистенько и аккуратно. Двухспалку Катя сдвинула к окну, чтобы освободить место для детской кроватки. У стены стеллаж с игрушками и книжками. Есть маленький детский столик. На нем раскрытая раскраска с замулеванной оранжевым карандашом страницей. Видимо, Данька тот еще Пикассо.
Рядом со стеллажом огромный подъемный кран. Очень реалистичный, из металла. Видно, очень дорогой. Теперь, когда я знаю, кто Данькин отец, становится ясно, что покупает она ему игрушки сама. А говорит, что отец купил, чтоб ребенок не чувствовал себя брошенным.
Сердце щемит грусть.
Да уж… Как-то все неправильно у нас вышло.
— Тебе понлавился клан? — теребит меня за рукав Даня.
— Да, очень. Крутой кран.
— Будем им иглать? Сначала ты немножко, а потом я.
— Из тех блоков, что я купил, можно дом построить, — сообщил я.
— Щас, — Даня вылетел в коридор и вернулся с грузовиком. Правда, из спальни он выходил, а возвращался ползком, толкая перед собой груженый самосвал.
— Ну что, давай, смотри, блоки можно подцепить к крюку и поднять. Я подцеплю, а ты поднимай.
Даня соглашается со мной. И вот мы уже в четыре руки возводим дом.
— Кого поселим туда? — спросил я, когда работа была закончена.
— Мишку! — радостно воскликнул Данька и притащил мне плюшевого медвежонка.
— Нам нужен кто-то немножко поменьше, — вынес я вердикт, иначе эта годзилла игрушечного мира сведет все наши труды на нет.
— Понял, — кивнул Данька и притащил коробку с игрушками из киндера.
— Вот, другое дело, — я поднял голову и увидел Катю в дверном проеме. Она стояла в дверном проеме и смотрела на нас. В ее взгляде читалась такая явная тоска, что мне стало не по себе. Я не знаю, сколько она там стояла и что видела — слишком увлекся строительством.
Но мне показалось, что стоит она довольно давно.
Больнее всего мне было от того, что смотрела она на меня не как на чудаковатого начальника, решившего вспомнить детство, а как иллюстрацию счастливой семьи, которая у нее могла бы быть.
— Иди сюда, — позвал ее охрипшим голосом.
Она покачала головой.
— Да, мама! Иди сюда! Давай иглать! Ты мне обещала, что поиглаешь со мной, если я доклашу лисунок. Сама говолишь, что если обещаешь, надо исполнять.
— А ведь он прав, — вставил я. — И мы тут сами не справимся. Нам надо расселить жильцов. А их много, и все с характером.
Катя вздохнула и присоединилась к нам.
И мы сидели втроем, перебирая на ковре крошечные фигурки и решая, кого куда заселим.
На миг я обманулся. Мне показалось — вот она, моя семья. Я бы хотел такую семью. Даже нет. Я бы хотел именно эту семью.
В какой-то момент мы с Катей потянулись за одной фигуркой. Наши пальцы соприкоснулись. Катя смутилась, заправила за ухо выбившуюся прядь волос.
Она выглядела совсем не так, как на работе. Она казалась, милой, беззащитной, нежной. Я опять
завис, не в силах отвести от нее взгляд, сжимая в кулаке доставшегося мне голубого бегемотика.
И она смотрела на меня не как на начальника. Она смотрела на меня как на мужчину. Будто впервые меня увидела.
— Пойду сделаю чай, — она мотнула головой, избавляясь от наваждения, и поднялась с пола.
Я проводил ее долгим взглядом.
Минут через десять она позвала нас.
— Ну мы же не доиглали, — заканючил Даня.
— Сейчас попьем чай с пирожными и доиграем, — подмигнул ему. — У настоящих строителей тоже бывает перерыв. Откуда у них возьмутся силы, чтобы строить дома, если они не будут есть.
Даня вскочил и побежал на кухню.
— Мам, я быстло поем и снова иглать пойду, — донесся до меня его голосок.
— Руки вымой сначала.
Дождавшись пока Данька выйдет, я вошел в ванную. Здесь мало что изменилось с тех пор. Будто и не было тех четырех лет. Будто я, проснувшись тем рождественским утром, принял решение остаться здесь навсегда.
С кухни
