я ступаю очень аккуратно, чтобы не поскользнуться. Полы ещё влажные, их только что помыли. Надеюсь, гардероб уже открыт, и я смогу забрать вещи. Мне навстречу по ступеням бежит Тихонов в накинутом на плечи белом халате.
— Я звонил твоему начальству. У тебя не бывает командировок.
— Откуда ты...
— Школьные анкеты.
Вздыхаю, отодвигаясь от него подальше.
— Ты самый приставучий педагог из всех мне известных. Даже завуч по воспитательной работе менее навязчивый. Ученики, наверное, от тебя шарахаются.
Обхожу его, держась за перила.
— Сейчас не время для шуток, Оль. — Пытается помочь. Уворачиваюсь, только Тихонов всё равно отбирает у меня пакеты. — Я ездил к Ивану. Он сказал, что ты в больнице. Почему он это знает, а я — нет?
Потому что моя сестра — дура. И этим всё сказано. Видимо, она сообщила моему бывшему.
— Ни дня без лучшего друга? Может, породнитесь? — усмехаюсь, надо было в лифте ехать.
— Оля, прекрати. Ты такая вредная, оказывается.
— Полезный.
— Я узнал у дежурного врача, что аборт тебе не делали. Ты написала отказную.
— Не понимаю, о чём ты, всё мне сделали. Да и вообще. Всё, что внутри меня, — моё и к тебе отношения не имеет. Ты свободен как ветер, можешь катиться на все четыре стороны, развлекаться и получать от жизни удовольствие дальше. И отдай наконец-то мои пакеты! — Вырываю из рук.
— Не выходит у меня получать удовольствие от жизни без тебя.
Нытьё немного притупилось и появилась здоровая злость, которая помогает двигаться дальше. Это лучше, чем плакать. К тому же я сутки в палате слушала про разных мужиков(различной степени козлиности) и теперь настроена крайне воинственно.
— Ничего, Тихонов, эта привычка трахать конкретно меня скоро пройдёт. В следующем году придут новые первые классы, там будут свеженькие мамочки — помоложе, покрасивее — подберёшь кого-нибудь. А я справлюсь. Отдашь ты наконец-то мои пакеты или нет?
Но он слишком сильный, вцепился в мои вещи как клещ, в итоге у одного из пакетов рвётся ручка.
— Ну вот, — говорю писклявым голосом, на меня накатывает новый приступ жалости к себе.
— Не вздумай только плакать из-за пакетов. Я тут начитался про беременных, оказывается, они всё время расстраиваются и плачут.
— Я не буду плакать, если ты оставишь меня в покое.
Идёт чуть впереди.
— Тогда плачь. — Улыбнувшись, оборачивается Тихонов и, скомкав все мои кульки под мышку, пытается подать мне руку в конце лестничного пролета. — Потому что я никуда не пойду. И не оставлю тебя в покое.
Гардеробщица оказывается на месте. Снова тошнит. Надо что-то съесть, пока не стало совсем плохо. Я валюсь на лавку, снимаю тапки, складываю в мешок. Тихонов пытается одеть на меня сапоги, я бью его по рукам, он усмехается и заглядывает мне в глаза. Смотрит, как умеет только он: так, будто я единственная на целом свете.
— Ты развёлся с женой, потому что детей не хотел! Она сказала, что ты «чайлдфри» и что это твоя принципиальная жизненная позиция. Мол, учить детей тебе нравится, а своих не надо ни в коем случае. Но это и заметно по твоей реакции на мою беременность и по квартире для потрахушек! Твоя проходящая любовница залетела — конечно, это трагедия для тебя, я понимаю, но задерживать не собираюсь, портить жизнь тоже, не надо ради меня ломать себя. — Дёргаю молнию на сапогах. — Знаю, что ты не совсем конченый, поэтому пытаешься мне помочь. Мучает совесть, но это лишнее. Иди домой. Я повторяю, что справлюсь. Я буду работать, как и раньше, онлайн. Иван обязан платить алименты на Маргариту… На еду и жилье нам хватит. Через пару лет станет легче.
— Я развёлся с женой... — Проводит он сильными длинными пальцами по моей ноге, расправляя голенище сапога и аккуратно застёгивая мою обувь. — Потому что разлюбил её. А может, и не любил никогда, теперь сложно сказать. Абсолютно точно одно: я ни разу ни за кем так не бегал, как делаю это сейчас. Да, детей я от неё не хотел. Это правда. Не принципиальная позиция, но я не чувствую необходимости размножаться. И не то, чтобы сильно хочу детей сейчас, но если это единственная возможность быть рядом с тобой... Мне, Оль, придётся привыкнуть.
Привыкнуть!? Дети — это счастье и радость, а он говорит — привыкнуть! Но самое ужасное, что от его прикосновений у меня всё внутри вспыхивает. Я в нём разочарована, я забыть его хочу, бросить, прибить, но, как и прежде, не могу не реагировать.
Вытягиваю ногу из его лап. Активно занимаюсь вторым сапогом. Но Тихонов помогает мне снова, постоянно заглядывая в лицо. Потом поднимает, разворачивает и накидывает на плечи пальто, завязывает шарф, одевает шапку. А я, глубоко задумавшись, не замечаю, как заботливо он застёгевает на мне пуговицы.
— Я ещё с твоей старшей дочерью общий язык до конца не нашёл, а ты мне новый сюрприз подкинула. Плодородная ты моя.
Дёргаюсь.
— Дверь там, — поднимаю правую руку, указывая на выход из больницы. — Я справлюсь, — повторяю в десятый раз подряд.
Тихонов же меня не слушает и, приобняв, ведёт прочь из больницы.
Глава 21
Даже на улице, на свежем воздухе, мне нехорошо. Первый триместр и с Маргаритой был очень тяжёлым по состоянию, второй гораздо легче. А я ведь была на семь лет моложе. Роюсь в сумочке в поисках мятной конфеты. Надо скорее добраться до еды. Такой вот парадокс: когда меня тошнит, мне помогает еда. Поэтому я вызываю такси через приложение.
— Алексей Викторович, если не сложно, положите, пожалуйста, мои пакеты в багажник. Сейчас приедет моё такси. И я помчусь за Маргариткой. Спасибо за помощь.
И становлюсь ровно, прикрыв глаза, дышу носом, рассасываю мяту и обнимаю себя руками. Молча смотрю перед собой, ожидая машину. Я рада, что он здесь, но всё ещё обижена. Взглянув на экран телефона, делаю вывод: такси должно вот-вот подъехать. Но Леше не нравится моё нарочито отстранённое состояние. Судя по сжатым губам, он злится.
— Какая же вы бесячая, Ольга, мать вашу, Вячеславовна. На вы она перешла. Воспитанная моя. Тебе напомнить, что между нами было? — Вырывает у меня из рук телефон и в два счёта отменяет заказ. — Понятно же, что я собираюсь её отвезти, а она назло
