Книга Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

— Ходил тут один князь в дураках, дальше носа не видел, потом прозрел, просветлел, — Отвада скривился от воспоминаний. — Чуть человека зазря не сгубил. Но изменился же.

— Не сами перемены страшны, — ворожец махнул рукой. Рукой-то рукой, а ровно заступом кто-то воздух разогнал. — Но уж больно все странно. Грязненько. Подленько. За такие ухватки в поединке палками огребают.

— Ты вот что, Прям, — Отвада показал в сторону Новоконечного, — скажи своим, пусть на рожон не лезут, а тихонько всё вызнают. Как сманивают, что сулят. Сообразишь по месту.

Когда за Прямом закрылась дверь, князь устало опустился на лавку.

— Новостей нет? Ничего не узнал?

— Жуткая то ворожба. Не даётся. Одно и выяснили — из былого следок тянется. Из чьего-то прошлого. Мертвечиной так несёт, аж в носу свербит, хоть пробки вставляй.

— Почему именно Сивый?

— Мешает он кому-то. Всё делают, чтобы в грязи выпачкать.

— Он вроде всех мешальщиков убрал, или нет?

Старик вздохнул.

— Вроде всех, но ведь нашёлся кто-то.

Отвада прошёлся от стены к стене, говорил, да пальцы загибал:

— Что ещё я мог сделать, а не сделал? Отряды на рубежи выслал, купеческие поезда встречают и провожают к морю, тайные нарочные по всем тропам снуют, высматривают, выслухивают, вы с ворожцами землю роете… Что? Что?

— Ничто не начинается на пустом месте, — Стюжень смотрел в стену, но видел что-то свое. — Тут как в горах, пятый камень катится вниз потому, что его столкнул четвертый, четвертого — третий.

— Стало быть, ищем первый камень… — Отвада зачерпнул орехов из поясной сумы, щелкнул парочкой, поднял глаза к своду, задумался. — Все началось… пару месяцев назад. А это значит…

— А это значит, что первый камень покатился вниз с полгода как.

— А в какую сторону смотреть? Камни кругом гремят и катятся огромные, но начать лавину может и крохотный валунок.

Стюжень усмехнулся.

— Твой отец тобой гордился бы.

Отвада украдкой глянул вправо-влево и бросил горячим шёпотом, как будто кто-то мог подслушать и подсмотреть:

— Мой отец голову мне снял бы за ту историю с Безродом. И был бы прав.

Ворожец не успел ответить. В думную палату ворвался Прям:

— Беда! Меченый убрал купецкий поезд вместе с охранным отрядом. Тридцать человек полегли, как трава под косой. Лишь двое выжили!

— Где?

Прям кивнул на Стюженя.

— Во двор свезли. Там все.

Старик и Отвада переглянулись. Князь разжал пальцы, орехи дробно застучали по полу. Камни катятся всё тяжелее и быстрее.

Молочник в сердцах плюнул. Спятил бедолага, трясётся, ковыряет взглядом стену, человеческую речь не разумеет. Молодой, впечатлительный, вот и тронулся умишком. Знать бы, навсегда или на время. Второй покрепче оказался, насупился, на каждого входящего волком зыркает, первым делом на руки смотрит — нет ли оружия. Отвечает разумно, только речь тянет, ровно золотых дел мастер свою канитель. Э-э-э, а-а-а-а, ы-ы-ы… иной раз лязгать начинает, чисто волчара, аж сам пугается, куль тряпичный в рот сует, чтобы зубы не стучали. Двое выживших из всего отряда третий день в себя придти не могут. Двоих из другого купецкого поезда чуть раньше привезли, итого четверо товарищей по несчастью обретаются здесь у Стюженя. Который день прошёл зря, хотя ещё недавно казалось — вот объединят ворожцы усилия, попыхтят, покряхтят, почешут умные головы и сгинет напасть так же безусловно, как снег весной. А вот живучая оказалась, зараза, не уходит. Жрёт, да толстеет.

— Белочуб весть прислал, — Молочник угрюмо кивнул вошедшему Стюженю. — Млечи и соловеи объединяются.

— Уж точно не для хорошего дела, — старик усмехнулся.

— Скоро условие Отваде положат. Или он сам кончит Сивого, или это сделают наши. А это опять война.

— То-то я думаю, давненько войны не было! Разжирели по лавкам лёжа, расплодились, чисто кролики. Проредить пора, да Молочник?

— Если ты думаешь, что я в восторге от грядущего, то глубоко ошибаешься. Но отдай себе отчёт — мы с тобой далеко не сопливые мальчишки, что-то в ворожбе разумеем, не верим в то, в чём нас некто пытается убедить, но ведь не можем пролезть за закрытую дверь! Закрыта заветная дверка, да на глухой засов! Не можем пролезть! И с каждым днём у твоего Сивого всё меньше возможностей остаться в живых.

— Сивый не мой, а наш, — Стюжень громадным кулаком весомо отбил по столу каждое слово. — В той войне с оттнирами он не только за боянов встал — за млечей тоже. И за соловеев, и за былинеев. И уверяю тебя, поводов любить нас пламенной любовью мы ему не дали. Понимаю, очень хочется забыть и не вспоминать, как кто-то за тебя под мечи подставлялся, но хоть один должен остаться на двух ногах в стаде четвероногих.

— Если Белочуб вскорости не покажет млечам голову душегуба на острие копья, княжество вспыхнет, — Молочник тряхнул венчиком волос, щелкнул пальцами и на ладони его затрепетал огонёк. — Если Горчак не покажет голову моровода соловеям, под ним загорится. Но уверяю тебя, ещё раньше на копейном острие окажется голова Сивого! И ни одна сволочь не вспомнит про его былые заслуги! Откупятся твоим Безродом от напасти. Извини — нашим Безродом!

— Шопли утри, мудрец, — старик подошёл к выжившему вою, тому из последних двоих, что помоложе, положил руку ему на голову, и страдалец блаженно прикрыл глаза. — Ты мне ещё разъясни, что делают папка с мамкой в темноте.

— В летописях нет ничего про этот мор. Ну, почти ничего. Одно то, что был век с лишком назад. Бредём на свет, на запах, как слепые щенки.

— Ворожба — это не перечень известных снадобий и отваров, мол, мешай себе одно с другим, горя не знай. Ворожба — это чутье, блуждание в темноте и мена того на это за видимой гранью. Что на что меняем объяснять нужно? А привык к яркому свету — садись за гончарный круг.

— Ты что-то придумал?

— Да, — старик устало кивнул, на мгновение замер, будто перед прыжком в воду со скалы. — Вечером исполним.

— Хорошо, что вечером, — вздохнул Молочник, развел руками. — Успеем, значит. Меня князь отзывает.

— Мол, хватит время зря терять с безумным стариком? — Стюжень усмехнулся. — А дома работы непочатый край… А дома болезные княжий терем осадили, алчут здоровья и поимки страхолюда с рубцами по лицу…

— Если мы ничего не придумаем, так и станется. Но прежде чем я уеду, ты расскажешь мне одну вещь.

— Не так начал. Надо было так: «Я никогда тебя ни о чём не просил…»

— Я никогда тебя ни о чём не просил, но я имею право знать… да к Злобогу все намёки — каждый из нас имеет право знать, что стряслось на Скалистом семь лет назад! Меня чуть наизнанку тогда не вывернуло! И Тучу, и Завираку, и Тонкошея. Блевали потом три дня, как забулдыги корчёмные, от желчи седмицу гортань щипало. Скажешь, не наше дело? Долго молчать будешь?

Стюжень медленно вытер ухмылку с губ, и Молочник поежился. Ровно снегу за шиворот напихали, аж пузцо подобрал. Ну старик… ну старик… в каких стылых водах глаза свои настаивал, ровно отвар?

— Молочка хлебни, в себя придёшь.

— Не скажешь?

— До вечера. Выспись…

Глава 15

Коряга плечом толкнул дверь корчмы, угрюмо кивнул хозяину, прошёл в самый угол, опустился за стол, лицом к стене, спиной к двери. Не оборачиваясь, молча показал: «Буду пить». Посидел-посидел спокойно и как даст кулаком по столу.

— Что это с ним? — зашептались девки-обслуга.

— Ясно что… злой, как бешеная собака. Сливица отказала, который уже раз. Вот и бесится. Сюда приблудился, нарочно подальше забредает, чтобы никого из знакомых не встретить.

— Почему?

— А несподручно друзьям-приятелям морду бить. Незнакомым всяко полегче.

— А думаешь…

— Знаю. Это же Коряга, воевода малой дружины Белочуба. Мне Белка из «Трех кренделей» рассказывала…

Первую питейку Коряга осушил в два присеста, потребовал ещё одну. Дальше пил обстоятельно, на дно каждой кружки всякий раз бросал несколько гневных