class="empty-line"/>
В одно из воскресений, в день свободный от занятий, я намеревался съездить в Петергоф, пока еще работали фонтаны. На праздник закрытия фонтанов я не попал, но фонтаны обычно закрываются где-то в середине октября, и мне хотелось успеть полюбоваться этой красотой.
Я спустился по лестнице на первый этаж общежития.
Внизу, в холле, какой-то человек пытался что-то втолковать вахтерше тете Глаше на смеси английского, немецкого и русского языков. Вахтерша слушала, кивала головой и все повторяла, почему-то ломая язык: «Ихь не понимайт». Увидев меня, вахтерша обрадовалась.
— Не могу понять, что басурману нужно. Спроси, чего он хочет-то, — взмолилась тётя Глаша.
— Deutscher? — спросил я.
— Ja? Ja? — обрадовался немец.
— Was wollen Sie?
— Ich suche eine Frau. Valia Kosova.
Я попросил немца подождать, а сам пошел искать Косову. В ее комнате была только одна из подруг, которая сказала, что Валя ушла к своим дальним ленинградским родственникам и придет поздно.
Немец расстроился и хотел уйти, но я, пожалев его, решил в Петергоф не ехать, а показать немцу город. Не знаю, что больше мной руководило — альтруизм, или эгоистическое желание воспользоваться случаем и попрактиковаться в разговорном языке.
Немец просиял. Мы познакомились.
— Kurt, — представился мой новый приятель. Я назвал себя.
Мы прошли почти весь Невский проспект, Курт, как я недавно, восторгался тем Петербургом, который я успел ему показать, а показал я ему и клодтовских коней, и Исаакиевский сбор, и статую Петра, и Дворцовую площадь, и не просто показал, а как заправский гид рассказал историю создания, описав при этом эпоху, в которую создавались шедевры.
Немецкий я еще знал недостаточно хорошо, но немец, как многие европейцы знал английский, и я, когда затруднялся выразить мысль на немецком, пользовался английским.
Когда проходили мимо Гостиного двора, Курт попросил зайти с ним в этот огромный магазин, чтобы присмотреть какие-нибудь сувениры для родственников и друзей.
В это время к нам подошел ничем не примечательный молодой человек и попросил отойти с ним в сторонку. Я извинился перед Куртом, и пошел за молодым человеком. У одного из окон магазина стояли двое: по виду мой ровесник, и товарищ постарше. Тот что постарше, молча уставился на меня оловянным взглядом холодных глаз, изучая и, наверно, оценивая, что я за тип и куда меня отнести по его градации. Потом строго спросил:
— Тебе что нужно от иностранца? Фарцуешь?
И вдруг тот, который по виду был моим ровесником спросил:
— Слушай, это ты читал в Герценовке со сцены стихи?
— Переводы с английского? Я.
— Федор Алексеич, это свой. На инязе учится. Он так раздолбал англичан в стихах! Я, говорит, брожу по Лондону, а там сплошная нищета и кругом безрадостная жизнь.
— Это Уильям Блейк. Стихотворение «Лондон». Только это было написано в конце XVIII века.
— Да какая разница! Главное — нос утерли капиталистам.
— Так чего ты с иностранцем ходишь? — повторил вопрос старший.
— Да он пришел к нам в общежитие, знакомую искал.
— Что за знакомая? Как фамилия? — оживился старший товарищ.
— Да откуда ж я знаю? Это мне вахтерша сказала, что он какую-то девушку ищет…
Я плел что-то несуразное и чувствовал себя полным идиотом. Давно заметил, что, попадая в определенный круг людей, ты невольно принимаешь их культуру поведения, иначе тебя не поймут и, в лучшем случае — отвергнут как чужака, в худшем — могут и морду набить.
— Так чего ты с ним ходишь? — повторил старший.
— Хочу показать гостю героический Ленинград, и потом, я же на инязе учусь, так что для меня это лишняя языковая практика. Рассказываю, как народ отстоял город от фашистской оккупации.
— Я ж говорю, наш человек, — обрадовался мой ровесник.
— Ладно, продолжай свою экскурсию, — разрешил старший. — И вот еще что, узнай, к кому приходил твой иностранец.
Я молча пожал плечами, но не преминул заметить:
— Кстати, немец хоть и из ФРГ, но рабочий и социалист.
Рабочий-социалист смиренно ждал меня у стенки, куда придвинулся, чтобы не мешать движению многочисленных покупателей. Увидев меня целого и невредимого, Курт обрадовался, а заметив смущение на моем лице, сказал:
— Es ist ihre Sicherheitsdienst? Mach dir keine sorgen. Wir haben auch so ein.
Курт по моей подсказке накупил деревянных крашеных ложек, матрешек, маленьких шкатулок, еще какой-то мелочи, потом объявил, что в пивном баре недалеко от метро Маяковская его ждут товарищи. Я было хотел раскланяться, но Курт ни в какую не хотел отпускать меня, уговорив пойти вместе в пивной бар, чтобы познакомить с другими немцами из их тургруппы.
В баре нас шумно встретили два толстых немца. Может быть, они были ненамного больше упитанного, но спортивного Курта, но «пивные животы» придавали им тяжеловесную массивность. Я отметил пунцовый цвет их лиц. Это не без основания: — стол, за которым они сидели, был заставлен пустыми и полными кружками пива.
Представляя меня, Курт с жаром расточал в мой адрес похвалы. Немцы кивали головами и приговаривали: «Gut, gut». Одного немца звали Пауль, другого Гельмут.
Они заказали пива и сосиски с капустой и зеленым горошком — для Курта и для меня. Пива я не любил, но пригубил, чтобы не обижать немцев; зато с удовольствием съел порцию сосисок и пару бутербродов с сыром.
В разговоре немцы все упирали на то, что они рабочие и «Wie ist es bei euch?.. Sozialisten».
Я соглашался: «Gut, gut». Но не верил: глаза немцев были лукавые.
— Wie mögen sie Leningrad? — спросил я из вежливости.
— Gut, gut, — закивали немцы.
Но неожиданно Гельмут сказал:
— Жаль только, что вы в блокаду уморили голодом целый миллион ни в чем не повинных людей.
— Мы уморили? — возмутился я.
— Вам нужно было сдать город немецким войскам. Это спасло бы сотни тысяч ваших людей, а вы предпочли сражаться за бесполезный клочок земли, принеся в жертву мирных жителей.
— Ja, ja, — подтвердил Пауль.
— Всё не так, — сказал я. — Во-первых, Ленинград — это не бесполезный клочок земли. Это для нас святыня. Во-вторых, он оставался важной частью всей системы обороны. Но главное в том, что, если бы наши войска сдали город, судьба жителей стала бы еще страшнее.
— Жителей можно было эвакуировать, — упрямо возразил Гельмут. — Но раз не эвакуировали, гуманно было бы Ленинград сдать.
— Может быть, нам нужно было и Москву сдать? — ехидно спросил я.
— Если бы не морозы, немецкие войска Москву сами бы взяли…
Гельмута, видно, задевало поражение Германии, это сидело в его подсознании, и он искал хоть какое-то оправдание своим воинственным соотечественникам.
Спорить с фанатами идеи всегда бессмысленно, потому что доказать
