упал на землю, а на кусочек асфальта брызнула кровь.
Льюис сделал ещё несколько выстрелов по кузову «Мерседеса», чтобы сдержать попытку секретаря ретироваться с места происшествия и, вернув штурмовую винтовку «SCAR» на предохранитель, перекинул её через плечо на двухточечном ремне и, вытащив на ходу «ЗИГ-Зауэр» с глушителем, побежал к автомобилю.
Подбежав к «Мерседесу», Говард дёрнул заднюю дверцу за дверную ручку и вытащил с заднего сидения секретаря и бросил его в придорожную грязь. Он не сопротивлялся, а находился в шоке. Льюису это было только на руку. Говард застегнул на его запястьях сзади наручники и, открыв багажник, бросил секретаря внутрь, прихлопнув крышку.
Льюис понимал, что оставлять машину здесь было глупо и непрофессионально, что могло привести к провалу, хотя на данный момент провал был как нельзя близко. Он запихнул убитых телохранителей на заднее сидение и закрыл дверцу, тут же сев на место водителя. Испачканное мозговым веществом сидение, конечно же, не добавляло Говарду аппетита или хорошего настроения, но машину нужно было срочно убрать с дороги.
Льюис положил штурмовую винтовку на переднее сидение и резко дал по газам. Искорёженное колесо посыпало искрами, и Говард, чувствуя, что далеко не уедет, свернул в лесной массив и, проехав не так много, остановился, врезавшись бампером в дерево. Время теперь работало не на Льюиса. У него на всё про всё было не более четырёх или, может быть, шести часов. Одним словом, до того момента, как секретаря серьёзно спохватятся и начнут искать.
Говард покинул «Мерседес» и подошёл к багажнику, открыл его, вытащил секретаря и всунул ему в рот кляп. Потом Льюис поставил его на ноги и, захватив из салона свою штурмовую винтовку, начал конвоировать секретаря к своему временному убежищу через то место, где оставил кусок брезента и бинокль.
Спустя минут пятнадцать Говард доконвоировал секретаря до своего убежища и, поставив его на колени, вытащил из его рта кляп.
— Что вам надо? Я всего лишь слуга Магдалины! — жалобно взглянув на Льюиса, сказал он.
Говард терпеть не мог еретиков и, не сдержавшись, врезал коленом в лицо секретарю. Кровь брызнула из его разбитого носа, и он взмолился.
— Я ничего не сделал вам плохого!
— Заткнись, еретик! — жёстко и холодно произнёс Льюис и ударил секретаря армированным мыском тактического ботинка в живот.
Секретарь застонал и, согнувшись, упал на размокшую от дождя землю.
— Отвечай на мои вопросы, и, быть может, у тебя появиться шанс!
— Вы меня убьёте. Ваши глаза полны ненависти, и убивать для вас — удовольствие! — встав на колени и подняв голову, сказал секретарь, у которого из разбитого носа продолжала идти кровь.
— Где письмена? — вытащив из кобуры на ремне «ЗИГ-Зауэр», спросил Говард.
— Какие именно? — растерянно спросил секретарь.
— Те самые, гностического толка. Им много веков, и они написаны на пергаменте.
— А, эти… Я знаю, где они! Они в кабинете мсье Крюшо в его сейфе, но я не знаю кода.
— Где в кабинете сейф?
— За картиной с изображением Марии Магдалины. Я больше ничего не знаю. Теперь вы меня убьёте? — пристально и безнадёжно посмотрев в глаза Льюиса наполненные гневом, спросил секретарь. Он понимал, что шансов выжить у него мало, но небольшой лучик надежды ещё горел в его сердце, и он продолжал молиться Магдалине.
Говард не знал, что ответить. Перед ним был всего лишь мальчишка лет двадцати четырёх. Да, он был еретиком, но был мальчишкой, который ещё толком не видел жизни. Возможно, он был простой жертвой искушённых вербовщиков сектантов, а может, и сам вербовщик. Мыслей было много, и Льюис терялся. Ведь этот мальчишка видел его лицо. Лицо того, кого, по сути, не существовало. Того, кто был утерян в этой истории, но кто оставил длинный кровавый след на выжженной земле. Говарда терзали его бесы, которых было отнюдь не мало и с которыми он жил, невзирая на то, что служил Доминиканскому Ордену.
Сложно было сказать, зло ли служило злу, или добро злу. А может быть, вынужденное зло добру. Вариантов было множество, но ни один из них не мог дать ответа на то, что делать с этим мальчишкой.
Льюис сжал в правой руке рукоять своего «ЗИГ-Зауэра», на ствол которого был навинчен глушитель, и поднял пистолет. Он не любил сантименты и был далёк от гуманизма и гуманности. Говард знал только одно — он должен был остаться в тени, чтобы дальше жить среди таких же призраков, как и он.
Льюис нажал на спусковой крючок, и пуля прошла навылет, прострелив череп секретаря, на чьём искажённом от ужаса лице застыл страх. Тело обмякло и упало в грязь. Дождь расходился, и начинало темнеть.
Говард убрал пистолет в кобуру на ремне и тяжело вздохнул. Он одновременно и ненавидел себя, и оправдывал, и не знал, что было больше в его сознании на данный момент.
Время поджимало. Нужно было немедленно проникнуть в поместье и достать эти письмена и ликвидировать главу секты Жерара Крюшо. На всё у Льюиса было не так много времени, поскольку ночью нужно было покинуть это чёртово место и отправиться обратно в Марсель.
Говард подошёл к машине и открыл багажник, достав оттуда пластиковую бутылку с водой. Отвинтив крышку, он поднёс бутылку к губам и сделал несколько больших глотков. Дождь постепенно переходил в мелкую морось, которая жутко портила настроение. Льюис завернул крышку на бутылке, бросил её в багажник и закрыл дверцу.
На мокрой от дождя земле, под пасмурным вечерним небом, валялся труп секретаря, а взгляд Говарда замер, и на какое-то время на него напала задумчивость, пытавшаяся проанализировать его поступок, но Льюис этого не допустил и принялся проверять свои боеприпасы, находившиеся в подсумках разгрузки на его бронежилете и, вытащив из салона автомобиля тепловизор, надел его на голову поверх эластичной маски.
Время текло с бешеной скоростью, не давая опомниться и хоть на чём-то заострить своё внимание. Всё утекало, как песок сквозь пальцы. Теперь уже было сложно найти правых или виноватых, поскольку таких, по сути, не было.
Говард закрыл дверцу автомобиля и начал продвигаться в глубь лесного массива. На одноточечном ремне через плечо висела его штурмовая винтовка «SCAR» с глушителем и коллиматорным прицелом, который он поставил вместо оптического. Правя рука была на рукояти штурмовой винтовки, готовая в любой момент открыть стрельбу по врагу.
Что и говорить, война для Льюиса была тем местом, где он чувствовал себя комфортно, как рыба в воде. Это и нравилось ему и в чем-то огорчало его. Ведь иногда так хотелось спокойствия и
