Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 163
в Бахчисарае охраняли верные ему бешлеи — постоянная гвардия, организованная на европейский манер. Проследовав во внутренние покои в сопровождении Константинова, генерал-поручик увидел тридцатилетнего хана, высокого, сухопарого, с приятными чертами лица. Он был одет в суконный костюм муфтия, но не запускал бороды, как того требовал обычай от ханов и духовных особ, а подстригал ее. В черных живых глазах его светился ум, речь была непринужденна и изящна.
Потомок Чингисхана, Шагин-Гирей был личностью незаурядной, получил образование в Венеции, хорошо знал итальянский, греческий, арабский и русский языки, писал стихи по-татарски и по-арабски. Посетив в 1771 году Петербург, он сумел очаровать Екатерину приветливостью и европейским лоском. Из Петербурга Шагин вернулся сторонником немедленных реформ по европейским образцам. Он уравнял проживающих в Крыму греков и армян с мусульманами, приказал выдать русских пленных и стал чеканить собственную серебряную и медную монету.
Шагин-Гирей пригласил Суворова выпить кофе; гости разместились по-европейски, в креслах за столом, только француз-камердинер подавал хану кофе, стоя перед ним на коленях. Глядя на Шагина и его свиту, Суворов думал о том времени, когда эти куртки, шаровары и шапки нагоняли ужас на его предков.
После кофе хану была подана турецкая глиняная, с предлинным чубуком трубка, почти тотчас же замененная другою и третьей: Шагин- Гирей выкуривал каждую в несколько затяжек. За шахматной доской Суворов договорился с ханом о первоочередных шагах для улучшения отношений между татарами и русскими. Оба расстались довольные друг другом.
Опытный администратор, Суворов 16 мая обратился к войскам со специальной инструкцией, в которой потребовал «соблюдать полную дружбу и утверждать обоюдное согласие между россиян и разных званиев обывателей». Главная мысль генерал-поручика: «С покорившимися наблюдать полное человеколюбие».
В тот же день Суворов отдал знаменитый приказ войскам Кубанского корпуса, повторенный в июне для крымских войск и охватывающий все стороны военной жизни, учебы, хозяйства, быта. С мелочной дотошностью перечисляет командующий меры, которые необходимо принять для сбережения здоровья солдат, вникая во все и строго требуя от лекарей и их команд «иметь ежевремянное попечение о соблюдении паче здоровья здоровых, всегдашними обзорами и касающемся до них содержания каждого вообще, до их пищи и питья. Последнему принадлежит, где не лучшая вода, таковая отварная и отстоянная, а слабым сухарная или с уксусом; к пище ж выпеченный хлеб, исправные сухари, теплое варево и крепко пролуженные котлы.
Застоянную олуделую пищу отнюдь не употреблять, но надлежаще варить, а по употреблении вымывать и вытирать котлы сухо. Обуви и мундирам быть не весьма тесным, дабы и в обуви постилка употреблятца могла.
Наблюдать весьма чистоту в белье, неленостным вымыванием оного. Строго остерегатца вредного изнурения, но тем паче к трудолюбию приучать, убегая крайне праздностей...»
Популярность Суворова, не один год тянувшего солдатскую лямку, изнутри, въявь проникнувшегося заботами рядового русской армии, зиждилась уже на неколебимой уверенности его подчиненных в том, что их генерал заботится о них не как о себе, но больше, чем о себе.
В приказе от 16 мая Суворов наибольшее внимание уделяет боевому обучению войск. Учитывая местные условия — растянутую на пятьсот сорок верст Кубанскую укрепленную линию и особенности противника, совершающего летучие набеги, «генерал Вперед» требует жесткой пассивной обороны. Это еще раз опровергает односторонний взгляд на суворовское военное искусство. О том же говорят и другие разделы приказа, например, посвященные огневой подготовке. Критики Суворова, к месту и не к месту вспоминавшие его крылатую фразу — «Пуля — дура, штык — молодец», не хотели брать в расчет скверных боевых качеств тогдашних фузей, их малой скорострельности, слабости убойного огня. Но, главное, они не замечали, закрывали глаза на то, сколь важную роль отводил он на деле прицельному огню, прямо утверждая: «Пехотные огни открывают победу...» Развивая нововведения Румянцева, генерал-поручик уделял особое внимание боевым действиям егерей — наиболее метких стрелков, или, как сказали бы мы теперь, снайперов. Благодаря «вернейшему застреливанию противных, а особливо старших и наездников», они получили важные привилегии: «Сии имеют волю стрелять, когда хотят, без приказу».
Сами воинские подразделения предстают под пером Суворова вопреки закосневшей линейной тактике как гибкий, подвижный и живой организм: «Густые каре были обременительны, гибче всех полковой карей, но и батальонные способные; они для крестных огней бьют противника во все стороны насквозь, вперед мужественно, жестоко и быстро; непомегценная тяжелая артиллерия идет своею дорогою батарейно с ее закрытием; конница рубит и колет разбитых и рассеянных в тыл или для лутчего поражения стесняет на карей... Пехотные огни открывают победу, штык скалывает буйно пролезших в карей, сабля и дротик победу и погоню до конца совершают... Бить смертельно вперед, маршируя без ночлегов. Ночное поражение противника доказывает искусство вождя пользоваться победою не для блистания, но постоянства. Плодовитостью реляциев можно упражняца после».
В этих строках, которые так и дышат энергией, порывом, наступательным духом, Суворов словно бы уже выходит за тесные пределы крымского или кубанского театра военных действий. Не возможный десант или тем паче партизан-горцев, но крупные силы регулярной армии противника видит он перед собою.
Отношения с Оттоманскою Портою тем временем портились из-за ее нежелания примириться с территориальными утратами и окончательно утвердить Кучук-Кайнарджийский трактат. Не объясняя своих действий, Турция начала стягивать к Южному Бугу войска и послала в Черное море три военные эскадры. Румянцев предписал Суворову не допускать высадки десанта, действовать при этом исключительно мирными средствами, оставив оружие для последней крайности. Фельдмаршал опасался, справится ли Суворов с такой задачей, где отважная дерзость должна была уступить место осторожной гибкости. Излагая свои сомнения Потемкину, он пояснял: «Как господин Суворов не говорлив и не податлив, то не поссорились бы они, а после и не подрались». Проверить дипломатические способности Суворова, его выдержку и находчивость пришлось скоро.
В Ахтиарской бухте на якоре давно уже стояли турецкие суда. 7 июня два донских казака после смены постов возвращались к своим кошам, когда их окликнули три турка, будто бы искавших толмача. Ответив, что переводчика среди них нет, казаки поворотили было с дороги, но увидели, что турки целятся вслед им из ружей. Они припустили лошадей, да поздно: грянули выстрелы, и один казак замертво свалился с лошади. Турки бросились его грабить, а второй казак поскакал к своим. Потребовав от начальника турецких судов Гаджи-Мегмета найти и наказать убийц, Суворов тут же пригласил Шагин-Гирея для маленькой демонстрации и в виду турок объехал с ним часть берега. Сравнительно узкая горловина Ахтиарской бухты подсказала ему искомый план. Надо было только повременить до получения ответа.
Как и следовало ожидать, Гаджи-Мегмет прислал письмо с уверениями в дружбе,
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 163
