и стала ловко, и даже в какой-то степени гипнотизирующе перемещать её между пальцами. Присущее моему темпераменту хладнокровие начало постепенно преобладать над эмоциями, а значит входить в норму. Вовремя. Потому что уже скоро в кресло слева от меня опустился Конан. Он поставил одну чашку с горячим чаем на журнальный стол и пристально посмотрел на меня. Я заметила, как он отреагировал на мой отстранённый взгляд – едва заметно повёл своими широкими плечами.
– Что-то произошло?
– Мысли произошли.
– О чём же ты думаешь с таким холодным выражением лица?
Переведя взгляд на ныряющую между моих пальцев монетку, я немного помолчала…
– Помнишь, при нашей первой встрече ты говорил что-то вроде того, что вы ищите для спасения Неуязвимых, а не всех подряд. Что это значило?
– Что чокнутых трапперов мы в город не проводим.
– А не чокнутых Уязвимых?
– Мы ведь провели Талию.
Ладно. Можно попробовать зайти и с другой стороны.
– Ещё ты как-то раз обмолвился, будто среди выживших вы обычно находите одного-двух пригодных. Я тогда уточнила, для чего пригодных, а ты сказал, что для влияния в социум.
– Может быть не будешь ходить вокруг да около? К чему все эти воспоминания моих прошлых фраз, которых я, в отличие от тебя, практически не помню, а значит чётко подтвердить не могу даже их реальное содержание, не то что их значение.
– Сам посуди: зачем спасшимся, сытым и находящимся в безопасности людям рисковать своими жизнями ради спасения всякого одичавшего за десятилетие анархии и агонии сброда? – Я посмотрела на собеседника. Мы встретились взглядами – лёд и огонь. – Очевидно ведь, что в городе достаточно здорового населения: он вполне мог бы позволить себе обойтись и без психологически травмированных новоприбывших. Что-то здесь не вяжется.
Я замолчала.
– Что-то ещё? – выжидающе приподнял брови Данн.
Что ж, он хотел услышать все вопросы сразу, а я не имела желания их придерживать:
– Всё-таки уточни ещё раз, почему предпочтительнее спасать именно Неуязвимых?
– Потому что Неуязвимые более приспособлены к тому миру, в котором все мы оказались после Первой Атаки. Если Атаки не прекратятся так же резко, как однажды начались, остатки Уязвимых в итоге вымрут.
– Если не приспособятся, как президент.
– Я в это не верю.
– Не веришь в то, что твой Уязвимый дед способен претерпевать Атаки без особенных усилий? Ни разу не видел этого момента?
– Все в Подгорном городе видели. Уж он постарался, чтобы здесь не осталось ни одного не увидевшего это шоу. Возвращаясь же к твоему вопросу о приспособлении Уязвимых к Атакам – я не верю в то, что в реальных условиях подобное возможно без большого труда, а значит без больших жертв. Очевидно, что за Неуязвимыми будущее. Поэтому в город предпочтительнее доставлять именно их: смысл создавать город из обречённых?
– Ты говоришь, что приспособление Уязвимых к Атакам возможно только через большие труды и жертвы. Что пожертвовал твой дед?
– Я пока ещё не разгадал эту загадку.
– За десять лет ни одной догадки? – я прищурилась. Конан откинулся на спинку своего кресла и, упершись локтем в подлокотник, уперся губами в согнутый указательный палец, при этом внимательно рассматривая меня. – Пропала ведь не только та новоприбывшая, которую мы привели в город. Пропали и другие новоприбывшие. И даже жители Подгорного города.
– Байярд поделился? Ему следует быть осторожнее. Или напротив – не стоит, – философски добавил Данн.
“Конан – наш парень”, – цитата Байярда. А этому парню я точно верю. И всё же…
– Куда пропадают жители Подгорного города?
– Я пытаюсь это выяснить уже не первый год. Люди пропадают бесследно и…
– И?
– Чаще всего это люди из оппозиции. Те, кто не согласен с правлением действующей власти.
– С правлением твоего деда.
– Именно. Возможно, сопротивленцев просто выдворяют из города, но доказательств тому нет: в списках изгнанных пустота уже пятый год, и я ни разу не встречал на поверхности скитающимися бывших горожан.
– И это всё? – Я видела, что он знает. Но он… Принял решение не говорить. Или ещё не принял? – Ты что-то недоговариваешь, – хотя и со всё тем же холодным выражением лица и глаз, но слегка осевшим голосом добавила я.
– Тебе не следует в это вмешиваться.
– У тебя есть всего один шанс рассказать мне. Прошу, не упускай его. Ведь вместе с ним ты упустишь и меня тоже.
– Кто бы сомневался, – он криво ухмыльнулся и, придвинувшись ко мне ближе и заглянув мне в глаза, продолжил вкрадчивым голосом. – Ладно, слушай правду: в Подгорном городе нет мест. И его нет не только для новоприбывших. Город забит под самую завязку, здесь с каждым годом всё теснее и теснее: люди слишком стремительно размножаются. Власти пытались контролировать этот процесс, но противозачаточных средств здесь нет в достаточном количестве. В качестве радикальных мер пару лет назад власти чуть не докатились до принятия закона о перерезании маточных труб, но к тому моменту подгорный народ пока ещё не докатился до полной ампутации воли: случилась масштабная забастовка, в результате которой местных женщин с их репродуктивными органами всё же оставили в покое. А тем временем, на фоне всех этих социальных событий, Риган Данн мечтает гораздо о большем, чем о спасении одного-единственного города. Он мечтает стать спасителем целого человечества, но эта идея, вот незадача, серьёзно ограничена нерезиновыми ресурсами Подгорного города, который уже никак не сможет растянуться ни вширь, ни вверх. Однако амбиции президента, в отличие от ресурсов его самопровозглашенного государства, уже не застопорить. И поэтому он рождает идею. Ту самую, которая, как ему хочется и, быть может, только кажется, впишет его маленькое имечко в большую историю. Он придумывает, как стать спасителем. Причём спасителем тех, кто в спасении не нуждается и не просит о нём. Но его уже не остановить в его дурных мечтаниях: свой народ, а вернее тот, что по случайности, вытекшей из глупости, угодил в его лапы, он уже “спас”, лишив его от свободы слова до свободы видеть чистое небо, теперь пришла пора “спасать” и тех, кто всё ещё свободен высказываться и видеть облака. Имея все необходимые ресурсы для того, чтобы обеспечить благополучие своего народа, зарвавшийся правитель, из-за своих эгоцентричных амбиций и явных признаков необратимого маразма, не только ввергает свой уже загнанный под землю народ в самую настоящую нужду, но и начинает искать за пределами своего правления тех, на кого можно было бы распространить эту нужду, которую он воистину считает спасением. Тебя спросят, нужно ли тебя спасать, ты ответишь “нет”, но “спасение” тебе всучат, и это при том, что за спиной
