— Хочу, чтобы вы отдали мне шпагу.
— Отдать шпагу? — повторил дон Фернандо и расхохотался.
— И еще я хочу, чтобы вы прекратили сопротивление и признали себя моим пленником.
— А кому вы обещали сотворить это чудо?
— Королю.
— Так вот, воротитесь к королю и скажите ему, что он дал вам непосильную задачу.
— Но на что же ты надеешься? Чего ты хочешь, безумец?
— Умереть, убивая.
— Тогда убивай! — проговорил дон Иниго, приближаясь к Фернандо.
Молодой человек сделал угрожающий жест, но тотчас опустил шпагу.
— Послушайте, — проговорил он, — не вмешивайтесь вы в это дело; предоставьте все мне и тем, кто его затеял. Вы ничего не добьетесь, клянусь вам, но, право, даю честное слово дворянина, я буду в отчаянии, если с вами случится беда.
Дон Иниго сделал шаг вперед.
— Вашу шпагу! — приказал он.
— Я уже сказал, бесполезно ее добиваться, и вы сами видели, как опасно даже желание отнять ее у меня.
— Вашу шпагу! — настаивал дон Иниго, делая еще шаг вперед.
— Тогда выньте свою! — воскликнул дон Фернандо.
— Да хранит меня бог! Угрожать вам! Я хочу убедить вас. Прошу вас, шпагу!
— Никогда!
— Умоляю, дон Фернандо!
— Ваше влияние на меня просто непостижимо! Но нет!
Шпаги я не отдам.
Дон Иниго протянул руку:
— Шпагу!
Наступило молчание, и дон Фернандо снова, как при первой их встрече, почувствовал, что он подчиняется старику, силе его убеждения. Он негромко сказал:
— О да, родной отец не мог заставить меня вложить шпагу в ножны. Двадцать человек не могли вырвать ее из моих рук, и сейчас, когда я чувствую прилив сил, готов перебить целый полк, как разъяренный израненный бык, вдребезги разнести любую преграду, а вам, безоружному, стоило произнести слово, и я подчинился.
— Дайте же, — повторил дон Иниго.
— Но знайте, что я сдаюсь только вам, что вы один внушаете мне не только страх, но и уважение, и только к вашим ногам, а не к ногам короля я кладу свою шпагу, окровавленную от эфеса до кончика клинка.
И он смиренно положил шпагу к ногам дона Иниго. Верховный судья поднял ее.
— Вот и хорошо! — сказал он. — И пусть небо мне будет свидетелем, я с радостью обменялся бы с тобой ролями, хоть ты и обвиняемый, а я — судья; будь я на твоем месте, я бы меньше страдал от опасности, чем страдаю теперь от тревоги за тебя.
— Как же вы намерены поступить со мной? — спросил дон Фернандо, хмуря брови.
— Даешь мне слово, что не убежишь, а пойдешь в тюрьму и будешь ждать там милости короля?
— Хорошо. Даю слово.
— Следуй за мной.
Обращаясь к толпе, дон Иниго произнес:
— Дорогу! И пусть никто не оскорбляет пленника, отныне он под охраной честного слова.
Все расступились — верховный судья, а за ним дон Фернандо сошли по лестнице, залитой кровью.
Выходя из дверей, молодой человек окинул всех презрительным взглядом, и тут, вопреки повелению дона Иниго, раздались угрожающие выкрики, послышались проклятия; дон Фернандо, смертельно побледнев, бросился к шпаге, выпавшей из рук убитого. Но дон Иниго сделал предостерегающий жест и произнес:
— Вы дали честное слово!
И пленник с поклоном ответил:
— Можете на него рассчитывать.
И один из них пошел по дороге к городу — в тюрьму, а другой пересек площадь Лос-Альхибес и направился ко дворцу Альгамбра — к дону Карлосу.
Король ждал, в мрачном молчании прохаживаясь по Залу двух сестер, когда ему доложили о приходе верховного судьи. Он остановился, поднял голову и устремил взгляд на дверь. Появился дон Иниго.
— Да позволит государь поцеловать его руку, — сказал верховный судья.
— Вы явились, значит, виновный взят под стражу?
— Да, ваше величество.
— Где же он?
— Должно быть, уже в остроге.
— Вы отправили его под надежной охраной?
— Надежней я не мог бы найти — под охраной его честного слова, ваше величество.
— Вы уверены в его слове?
— Ваше величество, не забывайте, что нет цепей крепче слова дворянина.
— Что ж, хорошо. Вечером будете сопровождать меня в тюрьму. Я выслушал жалобы отца, остается услышать, что скажет в свое оправдание сын.
Дон Иниго поклонился.
— Впрочем, что может сказать в свое оправдание сын, ударивший отца! — негромко произнес король.
XXIX. В КАНУН РАЗВЯЗКИ
День, и так уже переполненный событиями, сулил любопытным еще немало нового до того часа, когда солнце, вставшее поутру из-за ослепительных вершин Сьерры-Невады, скроется за мрачными отрогами Сьерры-Морены.
Как мы уже сказали, дон Иниго пошел во дворец, а дон Фернандо, пленник своего слова, направился в тюрьму; он шел, высоко и гордо подняв голову, не как побежденный, а как победитель, ибо считал, что он не сдался, а покорился чувству, которое хоть и повелело ему сдержать гнев и, быть может, пожертвовать жизнью, но таило в себе нечто отрадное.
Он спускался по дороге к городу; вслед за ним шли многие из тех, кто следил за ожесточенной борьбой, которую он только что вел; дон Иниго запретил оскорблять пленника, однако не только запрет верховного судьи владел сейчас благородными сердцами испанцев, но и то восторженное изумление, которое всегда вызывает безумная отвага у отважного народа, и люди, сопровождавшие его, толковали между собой о том, как ловко он наносил и отражал удары, и скорее напоминали почетную свиту, а не позорный эскорт.
На повороте дороги из Альгамбры дон Фернандо встретился с двумя женщинами в покрывалах; обе остановились, раздались возгласы удивления и радости. Он застыл на месте, — то ли его остановили эти возгласы, то ли предчувствие, которое нами владеет, когда мы встречаем любимое существо или спешим на свидание.
Но он еще не успел отдать себе в этом отчета, решить, кто же эти женщины, к которым помимо воли так влекло его сердце, когда одна из них припала к его руке, а другая, простирая объятия, тихо повторила его имя.
— Хинеста! Донья Флора! — негромко сказал дон Фернандо, а люди, что шли за ним от площади Лос-Альхибес и намеревались довести до тюрьмы, тоже остановились поодаль, чтобы не стеснять узника и молодых женщин, проявив сочувствие, которое толпа питает к обреченному.
Стояли они недолго, но Фернандо успел обменяться с Хинестой несколькими словами, а с доньей Флорой — взглядами. Девушки продолжали путь в Альгамбру, а дон Фернандо — в тюрьму.
