Здесь была и Кейт Мур, как обычно, пышущая цветом лица и здоровьем, разодетая, с тремя маленькими черными завитками на лбу, радующими глаз гладкостью и отточенностью. Мюррей Дарк нетерпеливо ждал, когда Джо закончит, и он сможет войти и целый час смотреть на Тору. Перси Дарк и Дэвид Дарк мрачно избегали смотреть друг на друга. Они не «разговаривали» со времен драки на похоронах и никогда, черт побери, не будут. Темпест Дарк пришел, потому что в детстве был закадычным другом Джо и до сих пор любил бродягу, несмотря на его религиозное поприще.
Подводя итог вышесказанному, здесь, на старом церковном крыльце, кипела старая смесь страстей, ненавистей, надежд и страхов, ожидая, пока Джозеф Дарк не закончит свою кажущуюся бесконечной проповедь.
Джоселин любила эту церковь — тихое древнее серое здание, окруженное могильными плитами и покрытыми мхом памятниками. Она радовалась, что это кладбище не выровняли и не подогнали под образец, как сделали в Розовой Реке.
Снаружи над могильными камнями спокойно светила луна, и бродил Лунный человек. Время от времени он останавливался и что-то говорил своей безмолвной лучшей подруге. Время от времени кланялся луне. Или подходил то к крыльцу, то к окну церкви и заглядывал внутрь. Позже, когда паства запоет, он запоет тоже. Но он никогда не ступал за церковную дверь.
«Какого дьявола там тянет Джо?» — нетерпеливо думал Утопленник Джон. Он не осмелился браниться вслух, но, к счастью, мысленно был свободен.
Фрэнк Дарк стоял на крыльце, под маленьким висячим фонарем. Джоселин не сразу заметила его. Он стоял там, бессмысленно оглядываясь вокруг и улыбаясь. Она уставилась на него с ужасом, сменившимся изумлением. Этот человек не мог быть Фрэнком Дарком, не мог быть тем стройным, галантным юношей, которому она так внезапно отдала сердце в день своей свадьбы. Этот человек не мог быть тем, кого она тайно любила десять лет. Этот! Толстый, наполовину лысый, с красным носом, набрякшими веками и воспаленными глазами, болезненно-желтым лицом, потрепанный. Весь с ног до головы под девизом «Неудачник». Она увидела его таким, каким он и был — хуже того, каким был всегда под тем шармом исчезнувшей ныне юности. Ничтожный, грубый, грошовый. Она смотрела на него с тем упрямым недоверием, с каким мы встречаем факт внезапной смерти. Этого не может быть! Неужели ради этого человека она разрушила жизнь Хью и навсегда потеряла Лесную Паутину? Джоселин услышала смех и в первый момент подумала, что смеется сама, но нет, то был кто-то другой. Смеялся Хью, стоящий позади нее. Он увидел то же, что и она. Джоселин казалось, что не бывает большей глубины стыда, чем та, в которую она погрузилась.
Смех Хью привлек внимание Фрэнка. Он широко улыбнулся и радостно рванул к ним с протянутой для приветствия рукой.
— Хью… и Джоселин! Здравствуйте! Здравствуйте! Как приятно видеть вас снова, друзья! Ты совсем не изменилась, Джоселин, красивее, чем прежде. Не может быть, что прошло десять лет с тех пор, как я танцевал на вашей свадьбе. Как летит время!
Джоселин казалось, ей снится ночной кошмар, и она должна проснуться. Не может быть, чтобы эта жуткая нелепость происходила наяву. Она видела, как Хью пожимает руку Фрэнка — Фрэнка, которого обещал избить, попадись тот ему на глаза. Теперь Хью смотрел на него свысока. Джоселин видела презрение в его глазах, в горьком изгибе губ. Бить столь жалкое существо, из-за которого его бросила невеста. Мысль казалась абсурдной.
— Как дела семейные? — спросил Фрэнк, лукаво подмигнув.
Наступившая вдруг, наэлектризованная тишина дала Фрэнку время подумать. Где-то у двери хихикнул невоспитанный юнец. Фрэнк не знал, что последовало за свадьбой, на которой танцевал. Но почувствовал, что ступил куда-то не туда. Вероятно, у них не было детей, и они переживали из-за этого. Его язык вечно доставлял ему неприятности. Но черт побери, если у них нет детей, они могли бы их иметь. Зачем Хью смотреть так сердито? А Джоселин всегда была весьма привлекательной женщиной. Но ей не стоит глазеть на него, словно она увидела нечто незнакомое и гадкое. Фрэнку не нравилось, когда люди что-то напускали на себя. Преподобный Джозеф завершил проповедь, и ждущие на крыльце со всеобщим вздохом облегчения вошли в церковь. Джоселин, которой хотелось только одного — бежать, бежать и бежать, пришлось зайти вслед за тетей Рейчел и тихо просидеть до конца церемонии, не понимая ни единого слова. Ей казалось, что ее раздели перед всем миром, который глазел, смеясь над ее стыдом. Бесполезно уверять себя, что лишь Хью знал или подозревал о ее любви к Фрэнку Дарку… или кому-то, кого она считала им. Ощущение постыдной публичной наготы не покидало ее. Как Хью, должно быть, смеется над нею! «Ты пренебрегла мной ради этого! И что ты думаешь о своей сделке?»
Хью вовсе и не думал ни о чем таком. Он посчитал, что Фрэнк Дарк довольно жалкий образчик мужчины, — не стоящий всей той ненависти, которую он к нему питал — не подозревая, что Джоселин только что увидела то же самое, что и он. В конечном счете, Фрэнк все еще был мужчиной в расцвете лет, а вкусы женщин весьма причудливы. Хью был вторым, кто не слушал Джозефа Дарка. Вся старая горечь и злость того свадебного вечера вновь вскипели в его душе. В какую сумятицу была превращена его жизнь, без его в том вины! Он мог бы выбирать из дюжины девушек — некоторые из них сейчас были здесь в церкви. Посмотрев на них, он решил, что все-таки предпочел бы Джоселин. Такой, какая она есть — с победной копной красно-золотых волос над бледным гордым лицом. Если она не принадлежит ему, то, по крайней мере, не принадлежит и другому. Никогда. Она не сможет развестись с ним. Хью заскрипел зубами в диком триумфе. Фрэнк Дарк никогда не получит ее… никогда!
Большой Сэм, словно ошалевший пес, молился сам себе, наблюдая, как Маленький Сэм, сидящий на скамье через проход, глазел на пышную вдову Терлицик. Он тоже не слышал ни слова из проповеди — к сожалению, потому что это была исключительно хорошая проповедь, яркая, красноречивая, поучительная. Джозеф Дарк заворожил своих слушателей. Он умело играл их эмоциями, возможно, даже излишне умело, и они отвечали ему, как арфы отвечают ветру. Они поднимались от низкой суеты к вершинам мечтаний и величия; жизнь, по крайней мере, на время, становилась прекрасной, и ее стоило прожить красиво; и мало кого не заставила трепетать сила убеждения, с которой оратор, наклонившись над кафедрой, обратился лично к каждому из присутствующих: «И никогда, даже в самые мрачные и ужасные моменты, не забывайте, что мир принадлежит Богу», — и закрыл Библию так, словно в этот миг ударил гром победы.
Среди немногих был Стэнтон Гранди. Он сардонически улыбнулся, выходя из церкви.
— Дьявол загнан в угол, а то и в два, — сказал он дяде Пиппину.
— Черт возьми, но то была служба, — восхищенно заметил дядя Пиппин.
— Он умеет проповедовать, — нехотя согласился Гранди. — Интересно, насколько он сам в это верит.
Что было несправедливо, потому что Джозеф Дарк верил в каждое слово, которое произносил, во всяком случае, пока проповедовал, и, конечно, не заслуживал обвинения только из-за того, что Робина Дарк, не спросясь, отдала ему свое сердце, которое должно было принадлежать лишь ее сеньору и господину, Стэнтону Гранди.
