Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
кораблекрушение, оказавшись на берегу Греции, но его исцеляет красивая молодая женщина Гайдэ, влюбляющаяся в героя, подобно Навсикае. Но, вопреки логике гомеровского сюжета, Дон Жуан не отвечает на ее приглашение благочестивыми словами о единодушии, которое способствует хорошему браку. Напротив, вместе с Гайдэ они предаются невероятным утехам, о которых мечтали все поклонники Пенелопы. Пока Ламбро, отец Гайдэ, путешествует по морям, грабя и порабощая другие земли и людей, юные влюбленные пируют за его счет, наслаждаясь бесконечными удовольствиями взаимной страсти:
Она любила и была любима,
Как вся природа диктовала ей;
Боготворя, была боготворима.
Их души в этом пламени страстей
То задыхались, то неутолимо
Взмывали снова к радости своей (II, 191)[206].
«Как вся природа диктовала ей»: как естественна любовь, так естественно и влюбляться много раз, очень часто, в разных людей. Таково уж свойство человеческой природы. Ничто так не подавляет любовь, как брак, и это утверждение справедливо для обоих полов. Женщины по природе своей ветрены:
Как легкий ум ее непостоянен!
Как много разных прихотей у ней! (IX, 64).
Да и мужчины, как бы ни старались, от них недалеко ушли:
Непостоянства я не признаю,
Противны, гадки, мерзки мне натуры,
Меняющие вечно суть свою,
Как ртуть от перемен температуры.
Но нынче в маскараде — не таю —
Попал в ловушку хитрого Амура:
Хорошенькое личико и мне
Внушило чувства, гнусные вполне (II, 209).
«Чувства, гнусные вполне»[207] — очень уместная формулировка, поскольку «Дон Жуан» был написан Байроном в особенно опасный период британской правительственной цензуры и основательно финансируемых частных инициатив против «непристойной литературы». Для Байрона же настоящим злодейством были именно нетерпимые законы и социальные обычаи, а также возмущенные матери и разъяренные отцы, которые провозгласили себя их защитниками. Моральные нормы в его поэме оказываются такими же хрупкими и произвольными, как идеалы красоты:
Но несомненно, будь я в Тимбукту,
Я черную бы славил красоту! —
все дело лишь в известной точке зренья (XII, 70–71).
И все же, в более глубоком смысле, Эрот для Байрона сам по себе является преступником: «Мстит любовь себе самой» (IV, 73). Любовь влечет непредвиденные и часто ужасающие последствия, причем не только из‐за приносимой ею тоски или венерических заболеваний, но и потому, что она обречена закончиться. Хотя Байрон так и не завершил поэму о Дон Жуане, ее мораль вполне ясна: дело не в том, что испытывающие ненасытную любовь попадут в ад, а в том, что лучше уж «побольше греться в солнечные дни, // Чтоб на зиму запомнились они» (Х, 9). Когда Дон Жуан, как и все мы, состарится, его страсти угаснут. Сей печальный факт относится даже к самым пылким из смертных — а в первую очередь склонный к рефлексии поэт применяет эту мысль к самому себе.
Поэт действительно намеренно делает Дон Жуана своим двойником. Выходец из британской аристократии, красавец, но при этом страдающий деформацией правой стопы и голени и почти всегда нуждающийся в деньгах, Байрон учился в Кембридже, а затем путешествовал по Европе, не обращая внимания на бушующие вокруг Наполеоновские войны. Из Португалии и Испании он отправляется в Грецию, Албанию и Турцию, перемещаясь примерно тем же маршрутом, по которому позже проследует его Дон Жуан. Байрон перебирается через Геллеспонт (Дарданеллы), заводит возлюбленных обоих полов и обретает славу после публикации первых двух песен поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда». После этого он становится чем-то вроде кумира новой потребительской культуры (см. ил. 13), с той лишь разницей, что его поклонники надеялись изменить его образ мысли. Но, как писала его будущая жена, «попытка повлиять на Байрона с его магической властью лишь заставляет все сердца любить его и повиноваться ему»[208]. Сама она тоже попала под его чары, вышла замуж за поэта, несмотря на сомнения, но вскоре раскаялась: «Дон Жуана» Байрон написал после скандального развода, уехав из Англии в добровольное изгнание.
* * *
Джакомо Казанова (ум. в 1798 году) — фигура, весьма отличающаяся от Байрона, но очень похожая на де Сада, — жил до того, как в мире посленаполеоновской эпохи воцарилась реакция, вызванная либеральными идеями, вольнодумством и политическими свободами. Беззаботный Дон Жуан во плоти, Казанова родился в Венеции, уехал из Италии в Грецию, а затем отправился во Францию. Оттуда он перебрался в Вену, потом вернулся в Венецию, где попал в государственную тюрьму, а после совершения дерзкого побега жил в Германии, опять во Франции и в Нидерландах. Далее Казанова еще раз приезжает в Италию, но из разных итальянских городов его изгоняют, и он отправляется в Лондон, а затем все дальше и дальше — в Берлин, Россию, Польшу, через какое-то время в Испанию и т. д. Словом, он являл собой реактивный двигатель задолго до изобретения этого агрегата. В своем последнем убежище, работая библиотекарем в замке графа Вальдштейна в Богемии, Казанова, вероятно, немного помог Лоренцо да Понте в написании либретто для «Дон Жуана» Моцарта. Везде, за исключением последнего периода своей биографии, он встречал красивых женщин, которых любил, а они отвечали ему взаимностью. Как утверждал Казанова, работа над «Историей моей жизни», написанной им на пороге старости, приносила ему немалую радость, ведь он вспоминал многочисленные былые удовольствия, приключения и злоключения. Об одном Казанова не сказал, но это и так вполне очевидно: он писал в жанре автобиографического романа, замешивая свою жизнь как тесто, чтобы испечь ароматный хлеб, — придавая ей форму, подобающую для литератора, каковым Казанова всегда себя считал.
Казанова не был аристократом, как вымышленный Дон Жуан или реальные маркиз де Сад и лорд Байрон. Сын бродячих актеров, он участвовал в индустрии зрелищ своего времени, а в XVIII веке поддержание этого бизнеса на плаву зависело не от корпораций, а от высокопоставленных персон. Любовь Казановы тоже была своего рода зрелищем, зависевшим от потребностей, возможностей, желаний и обещаний удовольствий, а быть может, и богатства. Единственным табу для Казановы был секс с другими мужчинами, хотя он спал с несколькими сестрами одновременно, пил вино и столовался во множестве отелей, где останавливался, часто вступал в быстрые сексуальные контакты и удостаивал матримониальных соображений лишь немногих из встреченных им женщин. Размышления о собственной жизни Казанова нашпиговал моралью Павсания: «Если удовольствие существует, и мы можем лишь наслаждаться им в этой жизни, то жизнь — это счастье. Конечно, случаются несчастья; я это должен был познать лучше всех. Но само существование этих несчастий доказывает, что совокупность добра больше»[209]. По правде говоря, даже несчастья забавляли Казанову — по крайней мере,
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
