бросаем, – говорил Денис, глядя то на бабушку, то на мать. Пусть и живет у нас.
– А ты, умник, Марину спросил? Как ты Лизу заберешь у отца, если она его только и знает. Он для нее родной человек, а мы пока чужие.
– Надо тебе Марина лететь в Москву. Разберешься на месте. Что за операция? Как долго он может отсутствовать? Что он сам думает дальше делать? Ведь затевая все это, он не предполагал такого поворота судьбы, – рассуждал Невский. – Завтра отработай и лети с Родионом, а ты, Родя, закажи два билета на завтрашний вечер или на утро послезавтра, но на прямой рейс. Если девочку везти сюда, надо будет забрать ее вещи. Вот и поработаешь у нас носильщиком.
– Подождите. Выходит, вы все не против того, чтобы Лиза временно пожила у нас? Мама, а ты выдержишь такую нагрузку? Я не уверена, что смогу определить ее в детский сад. И, потом, Денис прав. Девочка к нам привыкнет, мы к ней: как потом расставаться? Может, действительно, дать ему разрешение на выезд девочки и не вмешиваться в его жизнь?
– Девочка не младенец. Ей четыре года и она самостоятельная. Твой Воронцов помог нам и мы просто не можем не помочь ему, а с остальным разберемся позже. Ты, дочка, привози ее сюда. Мало ли, как дело обернется, а так она будет при нас, и тебя искать никто не будет.
– Мама твоя права, Марина. Так действительно будет лучше, а главное спокойнее и нам и ему, – поддержал жену Невский.
– Дедушка, два билета на прямой рейс на второе 05:30 утра.
В Москве будем в шесть тридцать по местному времени. Три часа разница, четыре перелет, – доложил Родион. – В субботу, Денис, объяснишь мое отсутствие на тренировке.
– Звони, Марина, обрадуй доктора, что прилетишь в пятницу.
Марина, набрала номер телефона Воронцова, попросила его назвать домашний адрес и коротко сообщила, что прилетает с сыном в пятницу рано утром. Отменить ее решение может только нелетная погода. Первое, что она сделала на следующий день после проведенной операции, позвонила Фридману и поговорила с ним о Воронцове. Ей было важно знать мнение знакомого специалиста, а не додумывать и предполагать развитие событий.
– Я рад, что он все – таки позвонил Вам, – ответил ей Лев Борисович. Молодец! Прогнозы хорошие, если не будет никаких осложнений. Чем быстрее он решит свои проблемы, тем раньше попадет в клинику. Без операции протянет в лучшем случае год, и он об этом знает. Думаю, подробности Вам не нужны, зная диагноз, вы и без меня все понимаете. Или вы хотели услышать от меня совет? Совет прост: помогите ему сейчас, завтра может быть, как говорят, поздно. Со всеми неурядицами разберетесь позже. Удачи.
Марина решила поговорить с Морозовым, ей нужно было оформить отпуск на два-три дня, и она направилась к заведующему отделением.
– Анатолий Платонович, расскажите мне о Воронцове.
– Чего ты о нем вспомнила? Рассказывать особо и не чего. Он последние двадцать лет себе на уме. Нет, не скрытый и замкнутый, а скажем, человек-загадка. Был обычным студентом, балагур и весельчак, еврей полукровка, потомственный врач в каком-то там поколении. Его отец до сих пор практикует. Родители его и сестра уехали в Израиль в девяностых, а он был против переезда. На пятом курсе женился, они лет пять дружили, ждал наследника, а жена во время родов умерла, и малыш не выжил. Сейчас бы, возможно и выходили бы, а тогда… Все! Наш Воронцов уходит в себя так глубоко, что думали, угодит в психушку. Слава Богу, обошлось без лечебницы, но он стал таким, каким ты его знала. Так и жил все эти года ударившись в работу, не женился и не родил детей. Чего ты о нем вспомнила? Год назад, когда приезжал с твоим доктором, заходил к нам. Особо не хвастался достижениями, но докторскую защитил, женился, дочь у него растет. Звонками не балует, но иногда сбрасывает на почту сообщения, я, естественно, отвечаю. Чего он от тебя хотел?
– Я не знаю, что у него с женой, но точно знаю другое: чтобы уехать в Израиль на операцию, нужно решить вопрос с дочерью. Он не может ее взять с собой без разрешения матери, не может и оставить с няней из-за того, что боится не вернуться. Я должна ему помочь. Я могу написать заявление на пару дней в счет отпуска? Я вылечу утренним рейсом завтра и попытаюсь вернуться через день-два, в воскресенье. Дежурств у меня нет.
– Не надо заявления. Я поговорю с мужиками. Мы своих, Дунаева, не бросаем. Передавай ему привет и держи меня в курсе. Ты, Марина Егоровна, не догадывалась, что не просто так попала к нам в клинику, и кто оплатил твое обучение? Я об этом узнал только после его отъезда. Прощаясь, он просил не обижать тебя и беречь. Я долго ломал голову: с чего такая забота? Знаешь, этот вопрос, как заноза в заднице не давал мне покоя. Я не исключал варианта, что он, возможно, спал с тобой, извини. Но Воронцов не сентиментален, чтобы проявлять заботу о прошлом. Копнул глубже, поговорив о тебе с тестем. Оказывается, ты у нас приемная дочь его тетки. Вот тетка и попросила племянника об одолжении, он пошел к тестю и тот позволил проявить братскую заботу. Что меня удивило, так это то, что никто не наблюдал вашего романа. Вот, что могут сделать родственные связи. Тебе, Дунаева, никогда не приходил в голову вопрос: почему он уехал? – говорил Морозов, глядя на нее ни то с укором, ни то с обидой.
– У Вас есть свое предположение?
– У меня не предположение, а уверенность. От тебя он сбежал. Как говорят: с глаз долой, из сердца вон.
– Откуда такая уверенность? – нерешительно спросила Марина.
– Откуда? От верблюда. Ты, Дунаева, так зациклилась на своем прошлом, что не видела ни настоящего, ни будущего. Он сам ходил к Малахову и просил оставить тебя в отделении. Тесть мой согласился, но с условием, что сам должен увидеть тебя в деле. А, как это сделать, чтобы не «спугнуть» интерна? Придумали сами инвестора, который далек от медицины, но от которого многое зависит. Малахов в маске и с камерой не вызвал у тебя подозрения и увидел то, что нужно.
Марина вспомнила человека в маске с видеокамерой. Это был конец мая. Операция была несложной, и Воронцов выступал в роли ассистента, доверив оперировать ей. Марина вспомнила диалог:
– Зажим, еще зажим, – говорила она.– Отсекаем и еще зажим.
