такого никто другого не ищет. Не надо оно потому что.
— Куда хоть едешь?
Я молча посмотрел на него, давая понять, что ответов не будет.
— Вот как, значит, — насупился он. — А как приставлю я людей за тобой поглядеть, раз сам не признаешься?
— Не нужно этого, Иван Палыч. Зачем вам потом расходы по больничным?
— Когда? — зыркнул исподлобья Ольшанский.
— Как только в вопросе с твоим этим отпрыском полная ясность будет.
— Не мой, — отрезал упрямый будущий родственник. Повезло мне.
— Уверен?
— А мне теперь без разницы, Шаповалов. Сын там по крови или нет… мразь такая мне в родне не нужна. А ты это… дела свои делай и закругляйся с этим геройством. Чтоб в последний раз, понятно? Альке муж живой-здоровый нужен, а внукам тоже не сиротами расти. Вернешься — заставлю в моем бизнесе разбираться учиться. Не Альке же самой по заводам мотаться да переговоры вести. Рожает вон пусть.
— Разберемся. — А вдруг Сашка решит бизнес-вумен стать. Вот будет сюрприз папане. — Поехал я.
Обратно к Сашке хотелось с каждой минутой все сильнее. У меня без нее все нутро ныло, стыло. Крутило всего. Мальчишкой когда был и влюблялся, и тогда так не ломало. Оно и понятно. Одно дело влюбленным дураком со стояком наперевес за девушкой бегать, под подъездом отираться, скучать. А другое совсем от собственного солнца удаляться. По солнцу не скучают. Без него не живут. На самом деле я себе пока туго представлял, как же буду без нее. Не смогу возвращаться домой при любой возможности и утыкаться мордой, вмиг довольной, в ее кожу. Нюхать, лизать, мять. Наваливаться так, чтобы только дышать могла, и не раздавить, лапами захапывать ее тела сразу побольше. Полезть в нее, в жару, в тесноту, домой, забирая при этом всю в себя.
Надо бы в офис, конечно, а то я совсем охренел на работу забивать, но, позволив себе чуток подумать о перспективе долгой голодовки по Сашке, я чисто машинально свернул в сторону дома Ольшанского да еще и газу поддал. Мы разок, по-быстрому, а потом и в офис, и дела всякие. Это чисто чтобы до вечера дотерпеть. А если летать к ней стану? Хоть раз в неделю. По выходным, скажем. Че там полторы тыщи верст. Для бешеного оголодавшего кобеля не крюк. Должны же быть даже у чертовых агентов под, мать его, прикрытием выходные? Вот уж держись тогда, Сашка. Я ж тебя тогда до невменяемости утрахивать буду. Чтобы в сторону ни в чью и не смотрелось. Даже чисто ради любопытства.
Я уже увидел через лобовуху ворота резиденции Стального короля, когда мой телефон задребезжал.
Глянул на экран — Артур из клиники наркологической. Осмотреться, что ли, Сашке пора?
— Привет, мужик.
— Шаповалов, у вас случилось что? — спросил он, а у меня мигом весь загривок дыбом.
— В смысле?
— Серега, медбрат, что капать ездит… э-э-э… жену твою, чего так задерживается? И на звонки не отвечает. Он так-то на работе сейчас. Вот и спрашиваю, не слу…
— Когда он выехал к нам? — оборвал я его.
— Да уже больше двух часов как. До этого максимум за полтора…
Я отключился, выскочил из тачки и понесся к входным дверям. От клиники до дома Ольшанского минут на десять примерно всего дольше пути, чем до моей квартиры. Херово.
— Медбрат. Давно? — рявкнул парням в холле, не останавливаясь.
— Минут тридцать… — прилетело в спину, пока мчался по лестнице, и у меня перед зенками побагровело, а сердце загрюкало в груди куском льда.
Никогда, никогда в жизни я не боялся так, как в эти секунды.
ГЛАВА 29
Ранее утро, когда уходил Коля, я помнила весьма смутно. Само утро — смутно, а вот удовольствие, что он заставил пережить перед тем, как вылезти из постели, очень даже хорошо. Ощутить сквозь сон настойчивые, но в этот раз нежные его прикосновения, трение уже колючих щек и подбородка на плечах и шее было не передать как приятно. Сквозь сонную ленивую негу просочилось тихое ворчание и рваные вдохи: «Вот так, пусти меня, Сашк. Пусти… мм-м… детка… не утерпеть никак…» С готовностью поддаться, подчиниться, прогнуться, позволяя ему закинуть мою ногу на его бедро… открыться, показалось самой обыденной, уютной и необходимой вещью в мире. А вот пережить его вторжение в мое еще полностью расслабленное со сна тело стало, как всегда, шоком. Сладким, лучшим из возможных. И даже спустя несколько часов, стоя под душем, я жмурила глаза обласканной довольной кошкой, ловя мягкие потягивания в чувствительных местах. Отзвук удовольствия. Он сводил почти на нет все противные симптомы так еще и не прошедшей до конца ломки. Гнал тяжелые размышления о череде гадких и страшных событий, пронесшихся вихрем через мою жизнь. Права, видимо, народная пословица гласящая, что все в итоге к лучшему. В моем случае точно. Когда тебе хочется петь и пританцовывать, просто передвигаясь по дому, хотя считанные дни назад пришлось стоять на пороге смерти, разве это не показатель мудрости судьбы. Разрушение для меня оказалось к добру. Пламя осушило то болото, в которое меня незаметно затянуло.
Напевая под нос какой-то дурацкий мотивчик, я оделась и спустилась на кухню. В холодильнике мой взгляд притянула тарелка с горкой блинов, накрытых прозрачной крышкой, и я решила рискнуть выйти за рамки диеты на детских консервах. И сгущенки еще хочу. Как в детстве с мамой. И плевала я на стройность. Небось с одного-то раза не разнесет, если вообще внутри задержится. Разогрела вкуснятину и первый блин ела очень медленно, прислушиваясь к себе и то и дело ловя языком норовящую капнуть сгущенку. Мой Шаповалов любит сладкое? От того, как представила его, сидящего за завтраком напротив и вот так же, как я, ловящего ртом липкие капли, в лицо жаром плеснуло, в голове чуть зашумело. Да уж, боюсь, поначалу я буду сильно задерживать его по утрам. Или же придется начать нам вставать намного раньше. От перспективы такого будущего я снова зажмурилась, чувствуя, что расплываюсь в наверняка глупой улыбке.
— Александра Ивановна, прошу прощения за беспокойство, — чужой голос немного напугал, и я едва блин недоеденный не уронила.
Обернувшись, увидела замершего в дверях крепкого парня в черной форме Колиного охранного агентства.
— Доброе утро! — хрипнула. — Что-то случилось?
— Николай Алексеевич предупредил нас, что утром к вам должен приехать, как обычно, медработник. — Охранник опустил глаза и чуть покраснел. Видел, наверное, с какой глупой физиономией я тут сидела, и старается не смеяться? Ну а мне все равно.
