— К нашему сыну, — добавил Макс в тот день, говоря об Элиоте. — К нашему сыну.
Вивьен улыбнулась в темноте. Занавес дрогнул, его полотнища начали медленно расходиться, открывая просторную комнату, переходящую в зимний сад, и вид на унылый фьорд вдалеке за окном. В дверях зимнего сада стоял какой-то мастеровой — по-видимому, колченогий. Ему преграждала дорогу хорошенькая девушка в форме горничной, с большой садовой лейкой в руках.
— Господи! — довольно громко прошептал Макс. — Это что, Эди?
— Но вы же видите — здесь у него мать, — заявила Эди в роли фру Альвинг. — Он славный мальчик и по-прежнему привязан к матери.
Мэтью поерзал в кресле. Эди выглядела на редкость правдоподобно в черном платье с пышной юбкой, с волосами, убранными под белый кружевной чепчике черными лентами. Она казалась не просто другой, а отдалившейся от повседневности, ее голос звучал иначе, жесты были иными, она по-другому расставляла паузы между словами. Разумеется, Мэтью и раньше видел, как она играет, но только по телевизору, и всегда, насколько он мог вспомнить, узнавал в ней свою мать. Иногда он размышлял, какие чувства испытал бы, увидев, что на сцене она не похожа на себя настоящую, — разволновался бы или смутился? А теперь, сидя в темноте рядом с отцом и сестрой, он удивлялся собственной заинтересованности, которая усиливалась, когда на сцене оказывались вдвоем Ласло и мать.
Он чувствовал, как сосредоточился сидящий слева Рассел — легко, как бывает, когда увлечен своим занятием. Эта сосредоточенность, думал Мэтью, типична для его отца, обычно такого великодушного, такого логичного. В последние несколько недель Эди давала мужу немало поводов для раздражения, но сегодня Рассел сумел забыть о мелких обидах и целиком отдаться спектаклю, а Эди творила то, что не имело никакого отношения к семье, к тем почти неуловимым сдвигам баланса сил, способным за считанные часы вышвырнуть кого угодно из света в мрак. Порой достаточно одного слова, единственного неосторожного слова. Или — Мэтью слегка напрягся — долгого, рокового отсутствия слов, иллюзорного спокойствия, после которого остановиться уже невозможно, и продолжаешь соскальзывать туда, где уже не помогут никакие слова.
Он сдержал свою клятву не звонить и не писать Рут. Стал ходить в новый, недорогой тренажерный зал возле родительского дома, открыл сберегательный счет в своем банке. Но если его и радовали эти признаки выздоровления, в глубине души он понимал, что все они выглядят жалкими, убогими, как заплатки пластыря на еще кровоточащей ране. Однако приходилось держаться, даже наращивать усилия, потому что обратного пути не было, хотя он не мог и даже не пытался представить себе женщину, с которой ему просто нравилось бы находиться рядом, как нравилось с Рут. Просыпаясь по ночам и с тоской ощущая, как на него вновь наваливается страдание, он скучал по присутствию Рут больше, чем по всему, что у них было. Несколько лет он поддерживал дружеские отношения, которые сумел построить впервые и которым не уставал изумляться. С Рут можно было обсуждать что угодно, делиться мыслями, которые раньше ему и в голову не пришло бы формулировать вслух и которые теперь копились в нем, распирали его изнутри, несмотря на все попытки исцелиться, вообразив, что могла бы посоветовать Рут, как могла бы откликнуться на его слова.
Он изредка поглядывал в сторону, на отца. Тот был полностью поглощен происходящим на сцене, поставил локти на подлокотники, положил подбородок на свободно сцепленные ладони. Видимо, и он на протяжении десятилетий делился с его матерью тем, что больше не говорил никому — да и не нуждался в других собеседниках, ведь у него была Эди. Мэтью посмотрел на сцену. Неужели все мужчины такие? Значит, все они, предоставленные себе, маются от тоски и одиночества?
Внезапно на Эди дали яркий свет. Она выбросила вперед руку, указывая на распахнутую дверь.
— Слышите? — воскликнула она вдруг изменившимся голосом. — Освальд идет по лестнице. Теперь займемся им одним!
А затем на сцену с мечтательным видом шагнул Ласло в длинном светлом пальто, со шляпой в одной руке и трубкой в другой, и все взгляды обратились на него.
* * *
На узком балкончике глубиной всего в три ряда кресел, к которым веля невозможно крутые ступеньки, Кейт и Барни Фергюсон увидели, как в антракте вся семья Бойд встала с мест.
— Не могу шевельнуться, — призналась Кейт. — Я сюда едва добралась и теперь не встану, пока не кончится спектакль.
— Разве ты не хочешь выйти поздороваться с ними?
Кейт нерешительно взглянула на ступеньки.
— Лучше бы ты нашел Розу и попросил ее подняться ко мне.
Барни встал.
— Что это среди них за ферт?
— Розин дядя Макс, — объяснила Кейт. — Муж сестры Эди, Вивьен, — той, что в платье цвета фуксии. — И она добавила: — Мы с Розой всегда называли этот оттенок «менопаузным розовым».
Барни с улыбкой перевел на нее взгляд.
— Вредные девчонки, — мягко пожурил он.
— Да, это про нас.
Он посмотрел на крутую лестницу и пообещал:
— Сейчас одолею ее, найду Розу и приведу к тебе.
— Как думаешь, тебе не попадется по дороге мороженое?
Он снова улыбнулся.
— В этом театре — вряд ли.
— Да? — огорчилась Кейт. — Какая жалость.
Барни наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Я стараюсь заранее выяснять, куда попаду. — И он начал подниматься по крутой лестнице в фойе, где в антрактах работал бар.
Рассел стоял у стойки перед целым рядом бокалов.
Барни коснулся его локтя:
— Добрый вечер, сэр.
Рассел обернулся. Он прямо-таки сиял.
— Вы, должно быть, последний молодой человек на этой планете, которому известно, что такое хорошие манеры. Она изумительна, правда?
— Великолепна, — согласился Барни.
— То есть я знал, конечно, — продолжал Рассел, перебирая купюры в бумажнике, — на что она способна, чувствовал в ней дар, но она умудрилась удивить даже меня. Я потрясен. И ею, и парнем.
— Неудивительно…
Рассел убрал бумажник и пожал руку Барни.
Почти заговорщицким тоном он заметил:
— Мэтт только что заходил в туалет и подслушал один разговор — насчет Гамлета и Гертруды, и, по его словам, эти роли обеспечены…
— Барни! — воскликнула подошедшая Роза.
Барни обернулся.
— Она удивительна! — воскликнул он.
Роза кивнула:
— Вот уж не ожидала…
— Невежественное дитя, — ласково упрекнул Рассел, повернулся к стойке и принялся собирать бокалы.
— А где Кейт? — спросила Роза.
— Ждет тебя наверху. На здешнем бельэтаже.
— Спасибо, что пришли, — сказал через плечо Рассел. — Все вы чудесные. И вечер чудесный. И все замечательно. Хотите вина?
