— а игра все живет! И школ-то в прежнем смысле, с классами, не стало; игра в «классы» пережила классы. Только и остались неизменны правила ее да параметры и орбита Земли. Космическое явление, а?
И прыгают девочки по разлинованным квадратам, прыгают под солнцем, под тучами, даже на «летающих островах». Играть-то все равно хочется. Ну их, этих взрослых!
— А почему… «небо не горит»? — спросил Берн. Девочки остановили игру, переглянулись: взрослый, а не понимает.
— Но ведь это же небо, — рассудительно молвила Ия. Профессор сконфуженно отошел. Два столетия назад он пытался выяснить этот вопрос в сквере возле университета — с тем же результатом.
«Человечество будет жить вечно, — вдруг понял он. — Оно может прожить те или иные периоды своей истории лучше или хуже, скудней или богаче, использовать или упустить многие возможности… Но оно будет, пока есть Земля и светит солнце!»
12. Эри, Свифт и Кo
Странная процессия двигалась к Берну по тропинке. Ее возглавляли двое в остроконечных колпаках и невозможных мантиях, усеянных блестками в форме полумесяцев, квадратов, кругов. По бокам шествовали двое с палками. Позади, млея от веселья, плелись остальные «орлы».
Процессия приблизилась. Профессор узнал в мантиях чехлы от биокрыльев, а в возглавляющих шествие — Эри и Ло (мальчика с подвижным лицом и лукавыми иссиня-черными глазами, такого же проказника, как и Эри, соперника его в верховодстве детьми). Рожицы у обоих были размалеваны волнистыми и ломаными линиями, левый глаз у каждого устремлен — для созерцания себя — внутрь, к переносице, правый — для созерцания небесных сфер — под лоб. «Лапутянские академики». Их, как положено, сопровождали хлопальщики с пузырями на палках — коротыш Фе и невозмутимый Эт; они то и дело ударяли «академиков» пузырями по щекам и носам.
Вблизи Берна «лапутяне» приняли особенно глубокомысленный вид. Эри, поворотясь к профессору, изобразил на лице уж такую умственно-драматическую отрешенность с оттенком мировой скорби, уж настолько вывернул глаза — один вверх, другой внутрь, так задумчиво отвесил нижнюю губу, что сопровождающие только тихо застонали.
И «академики», и другие дети косились на Берна, ждали: как будет реагировать беловолосый Аль? У профессора хватило выдержки не выдать возникшее в душе раздражение — стоял, смотрел с иронической улыбкой, молчал. Малыши описали вокруг него петлю, с хихиканьем удалились. «Не удивляюсь, если на ужин хлеб и все другое подадут в форме «лапутянских фигур», — подумал Берн. — На «лапуте», как на Лапуте…». Он был недоволен возникшим в душе раздражением, недоволен собой.
… Это была не просто игра и не просто выходка Эри — Берн не сомневался, что закоперщик он, — продолжение спора. Он возник в воздухе, на подлете к заливу Свифта, две недели назад. Команда «орлов» с Ило впереди журавлиным клином неспешно летела вдоль восточного побережья Атлантиды; справа океан, слева зеленый массив, внизу желтая полоса пляжа. Впереди вырисовывался в подернутом дымкой воздухе округлый залив; внутренняя часть его содержала много островков, между ними разбивалась на рукава дельта полноводной реки. Берн поинтересовался, в память о каком именно Свифте назван залив.
— О Джонатане! — хором ответили малыши.
— Вот как! Сатирике?
— И не сатирике, а фантасте! — прогалдел хор.
Профессор не скрыл неприязненного удивления: он не любил Свифта. «Вот действительно, нашли непреходящее светило!» Малыши заметили, их задело.
— А он все правильно написал, — задиристо сказал Эри; он планировал рядом на крылышках воробьиного цвета. — Спутники Марса Фобос и Деймос предсказал? Предсказал. Их орбиты, периоды вращения.
— Ну, это случайность, — снисходительно заметил Берн.
— И струльбрудгов — тоже он! — подал голос летевший по левую руку от профессора Ло.
— Как, разве и струльбрудги существуют?! — иронично поразился Берн. — Это где же, на какой планете? С каких времен?
— Ну, знаете! — умело спародировал его иронию Ло. — Я понимаю, сомневался бы в струльбрудгах Дед Ило, которому всего-то неполных два века. Но когда их отрицает Аль, родившийся в 51 году до на шей эры!..
И все покрыл звонкий хохот малышей. Берн не нашелся, что возразить.
Жизнь для «орлов» была игра, правильным в ней было все, что интересно. Поэтому, может быть, напрасно на привале профессор — сначала снисходительно-вразумляюще, но постоянно накаляясь от скептических возражений и похмыкиваний Ло и Эри — начал объяснять, что Свифт был вовсе не ученый, а плохой литератор, желчный малосведущий сатирик, который своими выдумками высмеивал, современное ему общество, пытался унизить людей противопоставлением их нравов лошадиным…
— И не людей вовсе, а эхху, — возразил Эри. — При чем здесь люди?
— Он зло пародировал в своей Лапутянской академии и в образах ее ученых мужей Королевское научное общество Великобритании, — вел дальше Берн, — высмеивал даже таких членов его, как Исаак Ньютон и Иоганн Кепплер.
Но до сознания малышей это не дошло. Автор «Гулливера» не мог быть плохим, желчным, недобрым. Плохое они вообще не хотели знать. Все неудачное, злое — и в сочинениях Свифта, и у других фантастов — они оставляли без внимания, как и явные противоречия с научным знанием. Это не имело значения — у вымысла своя правда.
…Это было замечательно: мир, категорически отвергший ложь — даже «святую», «во спасение», — бережно хранил и накапливал художественный вымысел: сказки, фантастику… «Почему? — недоумевал Берн. — Только потому, что в них нет корысти?..» Собственно, в мире, творящем и познающем новое, другого отношения к вымыслу быть не могло. С вымысла начинается мысль — он и есть мысль. Талантливый вымысел есть реальность ноосферы, реальность разумной среды — наравне с машинами, зданиями, мостами. И случается, что намного переживает их. Вот и Свифт…
— А «лапуты»? — возгласил Эри. — Они ведь тоже есть.
— Но… эти летающие острова не такие, они иначе устроены.
— Так что? Сейчас многое не такое, техника — она ведь развивается.
Нет, спорить с малышами было накладно.
Ило не вмешивался, с интересом слушал обе стороны, посмеивался одними глазами.
— М-м… конечно, я не все еще знаю, — скрывал за иронией раздражение профессор, — эхху, струльбрудги, «лапуты»… Так, может, и гуигнгнмы есть?!
Это был вызов. Делом чести для «орлов» стало доказать, что да, и гуигнгнмы есть.
Случай представился в следующие же дни.
Может, пасись эти полудикие трехлетки в иных местах, они так и остались бы для детей просто лошадьми.
Но на берегах залива Свифта и островках смыкающейся с ним дельты, конечно же, могли обитать только гуигнгнмы.
…Живности было много на планете — дикой, полудикой, домашней. Самые приятные отношения «орлы» установили с коровами.
Это всегда превращалось в игру: найти стадо, выбрать самых симпатичных («Эту!.. Нет, эту!..») — из расчета
