Так гордый мельник натерпелся зол:Не получил он платы за помол,А заплатил за эль, и хлеб, и гуся,И, в глубине души пред всеми труся,Не стал вести он счета тумакам,Не стал и взыскивать за горший срам:Позор жены и дочери бесчестьеОн утаил, не думая о мести.И с этих пор он тих и смирен был.Не жди добра, кто злое сотворил[149].
Здесь не изображается, что женщины что-то потеряли – девственность или супружескую верность. Разумеется, эта история была написана придворным поэтом в шутку и не отражает то, как эта ситуация отразилась бы на настоящем крестьянском доме. Однако она говорит нам о том, что не все средневековое общество купилось на идею о том, что нет ничего важнее женского целомудрия; для высших слоев общества целомудрие крестьянок или ремесленниц в целом не имело никакого значения. И то же самое было в особенности верным в отношении женщин самого нижнего социального класса – рабынь (которые здесь обсуждаются в контексте насилия и принуждения). Рабство было широко распространено в средневековой Европе, как в христианском, так и в мусульманском обществах, и около 80 % рабов составляли женщины. Цены на более привлекательных женщин были значительно выше, и вполне вероятно, что многих из них покупали для секса. Сексуальные услуги могли требовать и от тех женщин, которые не были куплены с такой целью. Согласно мусульманским законам, мужчинам было разрешено вступать в отношения с женщинами, которыми они владели; в христианских сообществах штрафы за секс с чужой рабыней указывают на то, что половые отношения со своей рабыней возможны и без наказания. Рабыни не только были беззащитны перед своим владельцем, его семьей и друзьями: они также были в опасности потому, что именно они редко выходили по делам за пределы дома.
Женщины-рабыни, которых выделяли их правовой статус и этническая принадлежность, были востребованы в том числе из-за ограничений, которые накладывались на женщин из рабовладельческих классов. В семьях среднего и высшего социальных классов женское целомудрие могло иметь крайне большое значение. В Южной Европе оно могло быть гарантом чести ее семьи в намного большей степени, нежели в Англии и Северной Франции, и традиционно лишение женщины девственности требовало мести, которая могла быть заменена приговором суда. Типичный пример из Венеции 1345 года: Филиппо ди Винцоно обвинен в том, что он соблазнил дочь Гвидоно Франо и «имел с ней сношения несколько раз и с большим ущербом и лишениями для означенного мастера Гвидоно»[150]. В Париже конца XV века одним из самых серьезных обвинений, которые попадали в суд архидьякона, было обвинение в дефлорации, и свидетельства для рассмотрения в таких случаях требовались самые детальные. В таких судебных протоколах не упоминается честь, но затрагивается более прозаический вопрос приданого. Иногда женщина, которая утверждала, что ее лишили девственности, желала брака с этим мужчиной. Иногда он уже был женат или был священником; в таких случаях она требовала от него приданого, чтобы она могла выйти замуж за кого-то другого. Считалось, что если она не девственна, это снижало ее шансы на брак. Мужчина в таких случаях часто утверждал, что она потеряла девственность еще до него, и доказывал это либо ссылаясь ее репутацию, либо приводя показания мужчин, которые утверждали, что занимались с ней сексом еще до него.
Конкубинат и квази-брак
Внебрачный секс не всегда приводил к заключению брака – например, брак не заключали с женщинами, которых в Средние века звали конкубинами. В раннее Средневековье, как мы увидели в Главе 3, конкубинат представлял собой квази-брак. В период высокого и позднего Средневековья это понятие могло означать разные вещи: «конкубина» могло значить просто «женщина, с которой данный мужчина спит», и в этом случае конкубина неженатого мужчины может быть его потенциальной супругой. Однако если оба партнера не состоят в браке, это совершенно не значит, что они планируют пожениться, особенно если у них совершенно разный социальный статус.