не надо. Я просто пытаюсь найти логичное объяснение.
Что ж, пусть ищет. Можно было бы облегчить ему поиски, сказать про запись нашего разговора, про прораба, который вышвырнул Прокину на улицу, про поджог. Но я ничего не говорю. Мне не хочется. Потому что даже в такой ситуации он не спросил, в порядке ли я, не нужна ли мне помощь. Не предложил забрать, даже если не принял угрозы всерьез.
Вместо этого надсадно скрипит мозгами, пытаясь найти какое-то объяснение.
— Ладно. Ты прав, ерунда все это.
— Вот именно, — слышу в его голосе облегчение, — Но я с ней поговорю. Скажу, чтобы не смела больше к тебе приближаться.
— Спасибо. Ты лучший.
Я не знаю, уловил ли он сарказм в моей последней фразе. Скорее всего нет.
Откладываю телефон, стучу пальчиками по столу, отбивая надрывный ритм порванной аорты. В голове звенят отголоски его слов, в груди больно. Но уже не так, как прежде. Это другая боль, как если бы зуб мудрости болел, мешая нормально жить. Тут два выхода, или лечить или удалять…
Подруга приезжает даже не в семь, а на час раньше.
— А вот и я! — торжественно сообщает, вваливаясь в мой кабинет, — и меня преследует какой-то здоровенный маньяк.
За ее спиной маячит прораб. Бдит, чтобы меня снова не обидели. Давясь от смеха, киваю ему:
— Это свои. Родные.
Руслан уходит — его рабочий день окончен, и мы с Алиской остаемся вдвоем.
— Ну как ты, мать? — спрашивает она, устало опускаясь на диван.
— Отлично. Кофе?
— Если только суперкрепкий и супер-горький, — стонет она, разминая шею, – я без сил. Сегодня все будто сговорились. Пять консультаций, куча писем, от тех, кто хочет на групповые офлайн встречи.
— Тебе пора открывать свою школу счастливых женщин.
— Я работаю над этим, — вздыхает подруга, — весь город перерыла в поисках идеального места. Офисов навалом, но энергетика не та.
— А то место, о котором ты нам с Милой рассказывала?
Алиса отмахивается:
— Не светит оно мне. Нынешняя хозяйка ни да, ни нет. Цену набивает, губы дует. Я уверена, в итоге она или сумму запросит такую, что мне не потянуть, или вообще продавать не станет.
— Если что, обращайся. Помогу, чем смогу.
— Ничего, справлюсь. Я себе срок поставила — до следующего месяца в поисках, и буду выходить на новый уровень.
— У тебя все получится.
Я в нее верю. Она умница. И люди ее окружают хорошие, светлые, чего не скажешь обо мне:
— Кстати, я снова разочаровалась в муже, — угрюмо произношу, протягивая ей чашку кофе.
— Который раз?
— Сбилась со счета, — коротко пересказываю последний разговор. В ответ Алиса только жмет плечами:
— Ну и когда все это будешь заканчивать? Или для принятия окончательного решения тебе нужно, чтобы случился какой-нибудь Армагеддон?
— Пей свой кофе, — ворчу, отворачиваясь к окну.
Я не знаю, что мне нужно. Кажется, в чем-то Прокина была права. Я просто цепляюсь за прошлое, и наша с Березиным семья — та самая привычка, от которой жаль избавляться.
— Пью. А вообще, я бы не против поужинать. Может, заскочим куда-нибудь?
— С удовольствием.
— В какое-нибудь людное место, — добавляет она, — чтобы коварные Лешины бабищи не смогли до моей маленькой Кирочки добраться.
— Издеваешься?
— Просто пытаюсь взбодрить, — подмигивает подруга.
За руль не сажусь, одна ночами не мотаюсь. Все как завещал Карпов, но на душе все равно не спокойно. Мы едем в торговый центр, ужинаем, а потом ко мне. Прощаемся. Она уезжает, напоследок махнув мне лапкой, а я пикаю таблеткой домофона и захожу в темный подъезд.
* * *
— Лифт тоже не работает? — спрашивает сосед с третьего этажа, зашедший следом за мной. При этом вид у него такой возмущенный, будто он живет как минимум на двадцатом, — и куда коммунальщики смотрят?
Я жму на кнопку еще раз десять, не меньше. То отрывисто, то вдавливая до самого упора. Все надеюсь, что сейчас случится чудо, и он тронется с места.
Увы.
— Жалобу надо писать! Коллективную! А то деньги платим, а сервиса никакого. Ни лифта, ни света, еще и мусор редко вывозят.
Это наш подъездный ворчун. На самом деле все не так плохо. За все время, что мы тут живем, лифт ломался от силы пару раз, мусор вывозят каждый день, да и свет отрубали лишь однажды.
— Наверное, перебой в сети, — я вздыхаю и лезу в сумку за телефоном.
— А мы тут при чем? — он поднялся уже на половину пролета, но продолжает ворчать, — Повторяю, деньги платим, значит нас должны обеспечить всем необходимым.
— Да-да, конечно, — рассеянно ему поддакиваю и топаю следом, — должны.
Он добирается до своей квартиры, когда я еще только понимаюсь на второй этаж. На несколько секунд, пока дверь открыта, в подъезд врывается свет.
— Странно, — сосед снова недоволен, — дома есть, а подъезде нет. Совсем за общедомовым имуществом не смотрят. Сейчас позвоню куда надо. Наведу порядок! Они у меня попрыгают! Ворье! Тунеядцы!
Пока он бухтит, я успеваю пройти мимо и подняться еще на один пролет. Потом снова темнота, и только мой фонарик выхватывает немного пространства из тьмы.
Ну что ж, будет мне на ночь глядя кардиотренировка. Ленилась в последнее время в зал ходить? На, пожалуйста. Фитнес с доставкой на дом. Всего-то четырнадцатый этаж. Подумаешь. Топаю и топаю, отмахивая пролет за пролетом, главное в темноте не навернуться.
Темнота…
Сердце сжимается.
Интересно, а по какому времени у Марины и ее приспешника начинается ночь? Та самая. Темная. В которую мне не следует ходить в одиночку по улицам?
Сбиваюсь с шага.
И с чего, собственно говоря, я решила, что это относится только к открытым пространствам? Улицей ведь можно считать все, что находится за дверями родного дома…
Сбавляю скорость, но все равно поднимаюсь.
Руки потеют. Я запоздало жалею, что не пригласила Алису в гости, что не поддержала беседу ворчливого соседа.
Останавливаюсь. В подъезде тихо, будто все вымерли. Из звуков — только шальной грохот моего собственного сердца.
Звоню Березину:
— Ты дома? — спрашиваю сразу, как только поднимает трубку.
— Нет. За продуктами в супермаркет мотался. Вот только подъезжаю. Что-то случилось?
— Лифт не работает. Стала подниматься, а подъезде нет света. Мне
