Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
– Про конкурентов лучше знать, чем не знать – согласен. Но договариваться… Тут русские правы: два медведя в одной берлоге столковаться не смогут. Не переговорщики они – хищники. Тут кто-то кого-то слопать должен. И кто первым начнёт – того и берлога… Мы начнем. А ты поможешь. – Кивнул своим парням.
Молодцы резво, до хруста, заломили руки.
– Обыщите его. А лучше разденьте. Совсем…
А вот это поворот дурной. Переиграл он сам себя «пугалками» своими: переговоров не добился, а страху нагнал. Теперь пощады ждать не приходится, теперь из него начнут жилы тянуть, чтобы узнать то, чего он сам не знает.
Рванули рубаху, располосовали, сдёрнули штаны. А в них… В них много чего было, потому как не с пустыми руками в логово зверя он отправлялся, а теперь голым остался, в прямом смысле слова.
– Трусы оставь, неудобно.
– Ничего, ты не баба. Снимайте.
Поддели резинку ножом, резанули… А она не режется! Ну еще бы, когда в резинку вольфрамовая проволока вплетена, которой можно, не вытаскивая, человеку голову смахнуть, кончиком в глаз или в ухо ткнуть, чтобы сквозь барабанную перепонку, как шилом, до мозга достать, а еще, при необходимости, решетку перепилить, цепочку наручников или дужку замка. Незаменимая для узников вещица.
Сдёрнули, отбросили трусы. Оставили как… в бане. Невнимательные ребята, в отличие от шефа.
– А ну, стой! Дай-ка мне их сюда.
Заметил, не пропустил. Опасный тип, безнадёжно опасный.
– Ты чего? Фетишист? Зачем тебе мои трусы, я же не дама, тебе с них кайфа не будет. Да и не стираны они неделю.
Не повелся, не психанул, не отвлекся… Поймал брошенные трусы, прощупал резинку, порвал ткань, вытащил проволоку, расправил, подёргал её в стороны.
– Остроумное решение. Сам придумал?
– Сам, а то резинка вечно рвётся.
Усмехнулся.
– Трусы тебе уже не пригодятся. А ты не прост. Обыщите его. Со всех сторон. Везде загляните.
И ведь заглянули. Везде! И нашли… Еще… А вот это уже совсем печально.
– А теперь давай поговорим, теперь можно.
И всё те же вопросы: кто ты, откуда, кому служишь? И ответить на них, даже если сильно захотеть, невозможно, потому что никому он не служит: один-одинешенек он, на всем белом свете, как тот круглый сирота.
– Только не надо рассказывать, что ты один, что сам нас нашел и по собственной воле сюда заявился, всё равно ни одному твоему слову не поверю.
Ну вот – не поверит, так что можно даже не пытаться. Такая вот безнадежная ситуация: правду скажешь – не поверят, соврешь – ничем своих слов подтвердить не сможешь, значит, опять соврал. Не угодить. А, значит… значит, уход его будет печальным и мучительным, и к этому надо приготовиться. Потому что сейчас его будут бить по почкам и печени, возможно, рвать ногти, ломать пальцы и резать по живому на ремешки. И надо будет, превозмогая боль, играть до конца выбранную роль испуганного сломленного человека и рассказывать про конкурентов, про то, как его сюда послали… Потому что если под пытками, если умирая, ему могут поверить.
– Ну что? – Стоит одетый перед голым.
А это унизительно и страшно. Голому всегда неуютно перед одетым, и он это знает и использует. Опытный…
– Молчишь? Ну, воля твоя. Начинайте.
Удар! Хорошо поставленный, болезненный… Еще удар.
– Я не сам, мне сказали…
– Кто? Имена, адреса…
– Мне по телефону, я не знаю кто!
– Продолжайте.
Удар! Удар! Удар!
Наклонился, заглядывает в лицо, ищет слабинку.
Надо дать ему «слабинку», надо страх изобразить и слезу пустить. Хотя чего изображать, и так страшно и слезы сами по себе бегут, потому что если человека, как боксерскую грушу, то кто угодно…
Удар! Удар!
Хреново… Пора сознание терять. Пора… Как учили: сконцентрироваться на боли, усилить ее, представить, как сейчас прилетевший кулак с выступающими костяшками пальцев железной кувалдой ударит в бок, как вомнет кожу и мышцы, прогнёт до хруста ребра, дотянется, достанет до почки, сотрясая и плюща ее, и деформируя внутренние органы и тогда… Какая боль! Какая!..
Удар! И боль, та самая ожидаемая, невозможная, запредельная, рвущая в клочки почку. И… темнота…
Минута… Две… Три…
Холод в лицо! Вода! Из ведра! Ледяная. Придется выныривать, возвращаться, приходить в себя лишь для того, чтобы тебя снова били и калечили.
– Очухался? Ничего не хочешь сказать?
– Хочу, очень хочу! Меня послали…
Молодцы придвинулись – на кулаках капли крови. Похоже, рассекли ему кожу на лице, раз саднит и во рту солоно. Когда успели?
– Не хочешь по-доброму, придется по злому.
Притянул пакет, тот самый, пошарил, вытащил, приблизил к лицу… десятисантиметровый гвоздь. И следом… молоток.
– Тащите его к стулу!
Подтащили, придавили, выдернули, потянули вперед левую руку.
И ничего не спрашивают, никаких вопросов не задают, чтобы избежать или отсрочить… Чтобы страшнее! Потому что если молча, если рта не дают открыть, значит, им не очень нужен ответ, а это кого угодно сломит. Старый, избитый, но действенный прием.
Ударили по ногам, уронив на колени. Шлёпнули руку сверху на сиденье, развернули ладонью вверх.
– Держите.
Припечатали, придавили, так что не дёрнешься – один на спину напирает и ботинками ноги к полу жмет, другой подошвой запястье топчет и руки держит. А тот, главный, который шеф, не спеша, спокойно, как будто картину собирается на стену повесить, примеряет, прикладывает гвоздь к ладони, ставит посередине острием и… бьёт, не сильно, но точно молотком по шляпке. И еще раз! И гвоздь, пробивая кожу и мышцы и соскальзывая между костями, проходит насквозь, протыкает обивку, вбивается в фанеру сиденья и выскакивает с той стороны. И шляпка, и часть гвоздя торчат из ладони и вокруг железа начинает проступать, начинает сочиться, пульсировать кровь. И боль! Нет, даже не боль, ужас при виде этой, прибитой к стулу руки, заполняет, захлестывает сознание. И хочется кричать в голос, и можно кричать, и… нужно кричать!
– А-а-а!
И крик этот сознательный, но… естественный, потому что, когда ладонь насквозь и из нее торчит гвоздь, и палач держит в руках молоток, и на лице его никаких эмоций и даже злобы, – это страшно. Запредельно страшно.
– Другую руку.
Разложили, прижали, расправили… Новый гвоздь. Замах… И удар! И сквозь вторую ладонь, обивку и сиденье стула, прошел, прошив их насквозь, десятисантиметровый стальной гвоздь.
Но это не всё. Нет! Еще один гвоздь, который там, внизу, упёрся в ступню, чуть выше пальцев. И молоток завис в воздухе, над самой шляпкой, и достаточно его только опустить, чтобы он вошел и проткнул стопу, раздробил кости и вбился в пол, припечатав к нему ногу! Но не падает молоток, висит в воздухе… И взгляд в лицо, в глаза – внимательный, испытующий.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
