И там, между колоннами, среди людей идет мой Белый волк, и я ловлю его синий взгляд, такой яркий, что прожигает внутренности и падает в живот выпитым горячим вином с непозволительно переперченными пряностями. Мы ловим друг друга невысказанными словами, движением губ, осторожными шагами в унисон.
«Ты потанцуешь со мной, королева?» — спрашивает темное божество в человеческом обличии, и я вижу, как в глазах цвета бездны растекается звенящее напряжение.
Может быть, Блайт и не человек, но сейчас его одолевают те же чувства, что и мою смертную душу. Мы как будто разговариваем на языке, который создали сами для себя, только что, и никто не сможет вторгнуться в наш разговор.
Протягиваю руку, делаю реверанс, присаживаясь ровно настолько, насколько это положено новой королеве Абера, и почти сразу крепкие руки Блайта обхватывают меня за талию, поднимают, чтобы закружить в танце. Я почти не касаюсь ногами пола, полностью отдавшись ему, этому не-человеку, от которого всегда пахнет убийственным холодом.
— Мне плевать, что ты чужая, — говорит Блайт и в очередном круге отклоняет меня назад так, что ему приходится склонится надо мной. Дыхание скользит по коже на шее, и злая ухмылка добавляет пикантности его следующим словам: — Я же обещал, что твоя первая ночь будет моей.
Хочу сказать, что даже он не посмеет совершить такую дерзость, не рискнет украсть невесту у Кудесника, но в лавовых глазах уже есть ответ. Ему все равно, он ничего не боится. И заражает меня своей отвагой.
Мы выскальзываем из зала, держась за руки, и шепот в спину не тревожит ни одного из нас.
«Твоя жизнь будет такой же короткой, как и твоя верность», — словно дикую лошадь, гонят меня его слова.
Ну и пусть.
Мы спускаемся по ступеням прямо перед глазами оторопелой охраны, но Блайт просто смотрит на них — и никто не смеет сказать и слова. Мне хочется спросить, куда подевался король, мой муж, великий герцог, но очевидно, что где бы он ни был, он прекрасно знает, где и с кем закончится моя ночь. Ему плевать? Или это тоже лишь часть его замысла, очередной ход на доске?
— Ты вообще осознаешь, что похищаешь королеву? — смеюсь, когда Блайт усаживает меня на коня.
Он смотрит на меня снизу-вверх, скалится в полный рот — и клыки задевают краешек нижней губы. На бледной коже остаются темные вмятины, и я непроизвольно тянусь, чтобы потрогать их пальцем. Блайт тут же перехватывает мою ладонь и удерживает в воздухе, как будто не может решиться: хочет еще или лучше повременить.
— А ты осознаешь, что это никакое не похищение? — отвечает вопросом на вопрос.
Мы выезжаем галопом: конь рвется с места, словно его гонит злой дух, и ветер за нашими спинами — он не случайный, как и вихрь, который собирается вокруг из мелких снежинок, укрывая нас от посторонних взглядов.
Только когда замок за нашими спинами полностью растворяется в ночном тумане, Блайт придерживает коня, и мы медленно едем по какой-то заброшенной дороге между редкими деревцами и кустарниками, где под листьями, словно кровь, алеют сморщенные зимние ягоды. И я слишком поздно понимаю, что мне совершенно, ни капельки, не холодно. Потому что Блайт прижимает меня к себе одной рукой, и его грудь прижимается к моей спине так крепко, что я слышу каждый ровный удар сердца.
— Ты тоже временно со мной? — спрашиваю то, о чем думаю теперь, кажется, почти постоянно. — Когда вы с Эваном наиграетесь в ваши куличики со смертными, ты тоже исчезнешь?
— Да, — без заминки, даже не пытаясь придумать временную спасительную ложь, отвечает он. — Ты сама поймешь, что так нужно, и по-другому быть не может.
— Вы же боги, — не понимаю я.
— И мы умираем, потому что в нас больше не верят, — слышу его горькую ухмылку. — Люди давали нам веру, а мы им — свою божественную силу.
— Чудеса? — пытаюсь шутить я, но от этой нелепой шутка во рту вкус пепла.
— Ага, гром среди ясного неба, дождь в пожар. А еще чуму в неурожайный год, потому что иначе люди начнут пожирать сами себя, и начнется хаос. Вот тогда все проклинают Шагарата и славят Триединых, потому что он спасет от моих напастей.
— А на самом деле…
— … на самом деле, сладенькая герцогиня, все это просто круговорот жизни, и кто-то должен быть козлом отпущения, потому что вы, смертные, обожаете клеймить высшие силы за свои горести.
Тропинка поворачивает за холмик, а за ним, словно в сказке, появляется домик. Под густой белой шапкой крыша изредка «плешивит» темными пятнами серого мха, в окнах горит свет, а дверь чуть-чуть приоткрыта, как будто нас здесь ждут, но я точно знаю, что там, за стенами, нет ни души.
— Хочу королевскую дорожку и лепестки цветов, и дорогое вино, — корчу из себя настоящую королеву.
Блайт берет меня за талию и медленно, убийственно медленно снимает с седла, вынуждая обхватить его за плечи, чтобы не упасть. Придирчиво осматривает мою корону, а потом запросто, будто она из цветной бумаги, снимает и зашвыривает куда-то себе за спину.
— Нет короны — нет королевы, — издевается таким до боли знакомым насмешливым голосом, что хочется закрыть глаза и попросить повторить, снова и снова, пока они не сотрут все другие звуки, не затмят сегодняшний день.
— Я все еще хочу лепестки цветов, — не сдаюсь я.
И этот нахал, даром, что бог, перебрасывает меня через плечо, словно добычу, и поднимается на крыльцо, пинком открывает дверь.
Внутри пахнет весенними травами, словно мы на скошенном лугу — и голова кружится от хмельной свежести, разбавленной нотами ежевичного вина и сладостей, и еще едва уловимой горчинки горящих в камине дров. Блайт ставит меня на ноги, улыбается от уха до уха, выжидая, когда я упаду к его ногам, покоренная предусмотрительностью и тем, что все здесь сделано по моему вкусу и так, как я люблю. А я обхожу его по широкой дуге, иду через полутемную комнату, нарочно задевая рукой прикрепленные к потолку метелки с душистыми травами. Беру ту, что висит ниже остальные и, присев у камина, кладу ее на дрова. Огонь жадно съедает подношение и выдыхает невидимым дымом, в котором ноты ромашки играют с горечью полыни и терпкой нотой васильков.
— Ты знал, что так будет? — спрашиваю, чтобы немного разбавить напряжение. Руки и ноги дрожат, зуб на зуб не попадает, потому что знаю — дальше будет дорога в неизвестность, потому что мы проехали лишь часть пути. — Почему у меня такое чувство, что я просто делаю то, что мне приказывают? Не слышу и не вижу кукловода, но послушно исполняю его прихоти?
— Есть лишь один способ это проверить, сладенькая. — Даже в такую минуту Блайт до конца верен себе: дразнит, затягивает в свои глаза, словно в омут, и подталкивает делать глупости.
— Какой? — Я знаю, что он скажет, но мы ведь просто играем. Совершаем наш привычный ритуал пикировки словами, разминаемся, как два дуэлянта, кружа друг против друга и обмениваясь ленивыми подразнивающими ударами.
