Книга Птенцы Виндерхейма - Алина Лис

Сегодня Торвар жаловался на сон. Снова. Опять. Заново. В который уже, Хель его побери, раз!

Началось все, как и всегда, за завтраком. «Птенцов» уже должны были погнать в пещеру. Так и хочется добавить: на убой. Интересно, что в этом году уготовили? Когда мой набор топал под темные своды, нашим заданием было сдирать друг с друга медальоны. Хрут, помнится, мне руку сломал. Я потом горевал, думал, что я слабак, и вообще. Откуда ж мне было знать, что Хрут мог в пещере всем руки переломать и не вспотеть? А захотел, то и ноги бы переломал. Для симметрии и гармонии.

А, йотун с ним, неважно.

Так вот. Прыщавенький наш с мрачной рожей уселся за стол (слово «прыщавенький» подчеркнуто волнистой линией и под ним написано: «Перестать называть Торвара «прыщавеньким», срочно; в конце концов, он не виноват. А так еще и вслух можно сдуру брякнуть») и сказал в сердцах:

– Дурацкий сон!

И с надеждой уставился на нас. Ждал, что мы примемся расспрашивать и соболезновать. Мне было лень, и я хотел есть. Остальные потом признались, что им просто надоело общаться с Торваром на тему его «дурацких» снов. В общем, ответом Торвару послужило дружное чавканье. Тори помрачнел, уткнулся в тарелку и стал похож на нахохлившегося воробья.

Рангфрид – ах! солнышко мое! песнь моего сердца! я ради тебя… (тщательно замазано) вздохнула и отложила ложку. Улыбнулась страдающему Торвару:

– Тебя снова мучают кошмары?

Ах, Рангфрид! Твоему добросердечию нет предела! Если бы мы (тщательно замазано и приписка на полях: «Спокойнее, Тор, спокойнее»)…

– Мучают – не то слово! – заявил сияющий, словно новая золотая монета, Торвар. Скегги не удержался:

– Ага, значит, ты ими наслаждаешься. Тогда заткнись и дай поесть спокойно.

Но Торвар, приободренный поддержкой Рангфрид, плевать хотел на Скегги. Его уже несло, как стремительно взлетающую «Молнию»:

– Вокруг темным-темно. Никого нет…

– Даже тебя, – снова не удержался Скегги.

– …но я чувствую: есть кто-то.

– Торвар, тебе говорили, что ты последователен и логичен?

– И он огромен, невероятно огромен, а я просто мелюзга, малёк рядом с китом. И я во сне думаю: а вдруг это бог? Может, небожитель решил обратиться ко мне? И тут, словно Всеотец сквозь мрак Катастрофы…

– О, литература пошла. Эй?!

Хрут пнул Скегги под столом, и парни принялись мрачно мерить друг друга взглядами.

– …хлынул свет, разгоняя тьму, и я услышал, как меня окликают. Кто-то далекий произносил мое имя и звал к себе. Я иду, иду, раздвигаю тьму, а там… – Торвар выдержал драматическую паузу. – Огромный страшный мертвец. И тут я просыпаюсь, весь в поту.

– То-то от тебя попахивает так… – проворчал тихо Скегги.

Хрут не услышал, а я услышал. И пнул его вместо Хрута. Удачно пнул: Скегги решил, что это снова Хрут, и недобро поглядел на своего извечного соперника. Ну, потом опять устроят соревнование по оперированию силовыми полями и успокоятся. По крайней мере, Скегги. Хрут и так выглядит, будто он снизошедший на землю бог спокойствия.

– Уже третий день снится, – пожаловался Торвар. – Не могу выспаться, сомнамбулой на занятия хожу. Боюсь, вдруг пилотировать будем, а мне аукнется? Вдруг посреди полета засну?

– Бедный, – пожалела Торвара Рангфрид. – Ты к душеведу обращался?

– Ну уж нет! Я лучше в море Мрака по собственной воле поплыву!

Душеведов Торвар не любил. И я не любил. И Хрут не любил. Кто их вообще любит? Скользкие, мерзкие, гадкие; гниющий солнцегриб и тот приятнее.

(Далее тщательно заштриховано, и приписка: «Об этом и думать не смей!»)

– Мне… тоже… снилось нечто подобное… – задумчиво протянул Хрут, когда мы тщательно драили Брунхильду. Я сначала и не понял, о чем он. Мой твейр любит долго думать перед тем, как что-то сказать, тщательно взвешивая и осмысливая каждое слово.

– Подобное? – переспросил я, ревниво рассматривая правое крыло Брунхильдушки.

Инженеры внимательно следят за состоянием «валькирий», но то отношение ремесленника к готовому изделию. Я же – хозяин. Я должен ухаживать за нашей «Молнией» еще обстоятельнее и внимательнее, чем инженеры гильдии. Кто знает, может, сюда вплетается и чувство вины – ведь я в своем роде изменил Брунхильдушке. Вандис, помнится, весьма выразительно крутила у виска пальцем, когда я просил прощения у нашей «Молнии». Ну, она не понимает. Вандис не понимает. Брунхильда – она куда моей фрир понятливее.

– Сон… Торвара. Мне тоже снится… как меня зовут.

Я в это время рассматривал нечто похожее на царапину (пускай и микроскопических размеров!) и поэтому не сразу обратил внимание на значение слов Хрута. Лишь потом дошло, когда я прекратил орать, что угоню «Молот» и сброшу на тупых инженеров десятка три взрыв-сфер.

– Что, такой же сон? – спросил я.

– Другой, – не уточняя, сказал Хрут. – Но… похожие ощущения. И мертвец был. Одно могу сказать… плохо ему. Тому… зовущему…

Я подождал еще немного, но мой твейр решил не продолжать разговор. Высказал, что думал, и снова за броню непоколебимости и неторопливости. Что хотел этим сказать, что подразумевал – сам думай, если надо. А мне не надо. У меня и своих забот полон рот. Например, оказывается, надо посетить лекции наставника Ругга, где мне и мне подобным поведают, что такое педагогика, с чем ее едят и какие методы применить, чтобы воспитать «птенцов» высококлассными профессиональными пилотами, патриотами, воинами и высокоразвитыми личностями.

Вот так вот. А я-то думал, нас тут учат турсы водить. Ан нет – из нас тут личностей делают. Индивидуальности, не побоюсь этого пошлейшего слова. К йотунам. Всех к йотунам. Кроме Рангфрид. А всех остальных – в ледяные глубины Йотунхейма.

В общем, у меня и так куча проблем, о других думать некогда. К тому же сны, как у Торвара и Хрута, мне не снились, не снятся и, надеюсь, сниться не будут.

Короче: НУ ЕГО ВСЕ В НИФЛЬХЕЙМ!