Книга Бездна между нами - Тахира Мафи

Навид теперь на тренировках буквально не давал нам спуску. До конкурса оставалось две недели, и мы чуть ли не ночевали в студии. Каждый день я думала: вот какой смысл что-то кому-то доказывать в этой дебильной школе? Однако обрывала себя. Я ничего не доказываю. Мы просто выступим, и все. Перевернем страницу. В конце концов, именно за брейк я полгода держусь, именно он меня спасает. Дает возможность быть собой – и просто быть, дышать, растворяться в музыке.

К тому же я была у Навида в долгу.

Вдобавок ставки оказались куда выше, чем я думала. В прежних школах подобные конкурсы не удостаивались особого внимания, проходили во внеучебное время. А в этой ради конкурса отменили все уроки. Явились учителя, ученики, тренеры и даже персонал, не причастный к процессу образования. Взволнованные папы и мамы, бабушки и дедушки толпились в спортзале, щелкали фотоаппаратами, даром что запечатлевать пока было нечего. Наши родители, конечно, понятия не имели, чем дети сегодня займутся. Никто не собирался кричать нам: «Навид, Ширин – вперед!» Никто не сжимал цветы в потных от нервного напряжения ладонях. Обычная картина. Вот получи я, скажем, Нобелевскую премию мира – родители, может, и придут на церемонию, но только после долгих уговоров, да еще не преминут заметить: «Тоже невидаль! Куча народу получила эту премию, ее каждый год кому-нибудь дают, и вообще, премия мира придумана для бездельников, и лучше тебе, Ширин, в следующий раз сосредоточить усилия на физике или другой точной науке».

Родители нас очень любили, но всерьез как-то не принимали.

Вот какой посыл на невербальном уровне я регулярно получала от мамы: «Ты, Ширин, вечно драматизируешь, очень уж ты тонкокожая. Вроде не инертная, только интересуешься все какой-то ерундой». Мама меня обожала, жизнью ради меня пожертвовала бы – и притом в грош не ставила. Впрочем, так она относилась вообще ко всем хлюпикам, а тот факт, что я очень подвержена смене настроений, наводил маму на грустную мысль: дочка-то еще совсем дитя. Мама ждала, когда же я повзрослею.

Утром, перед уходом на работу, уже в дверях, мама вдруг обратила внимание на мою одежду. Покачала головой, воскликнула:

– Ей хода. Иин чийер дигех? – Боже! Это еще что такое?

На мне была полностью перешитая куртка в стиле милитари, с эполетами, медными пуговицами и собственноручной моей вышивкой на спине «Люди – чужие друг другу». Цитата из моей любимой композиции группы «The Doors», да не простая, а прочувствованная. Я билась над вышивкой многие часы и считала ее просто суперской.

Мама скривилась и произнесла на фарси:

– Ты что, в школу так и пойдешь? В этом? – Затем заглянула мне за спину, прочла: – Йанни чи. Люди – чужие друг другу?

Я раскрыла было рот, хотела выступить в защиту куртки, но мама опередила меня вздохом. Затем погладила по плечу и выдала:

– Негаран набаш. – Не волнуйся. – Ты это перерастешь.

– Я и не волнуюсь…

Прозвучало маме в спину. Мама уже шла к двери.

– Серьезно, мам! Ну классная ведь куртка…

– Смотри не учуди сегодня чего-нибудь, – сказала мама и махнула рукой на прощание.

А я как раз и собиралась учудить.

То есть, по-моему, участвовать в конкурсе нелепо. Зато Навида распирало от гордости. Сам наш выход на сцену он считал грандиозным событием, победой. Ведь пустили не всех. Специальная комиссия выбрала только десять номеров из великого множества заявок.

Нам выпало выступать четвертыми.

Пока Навид не объяснил, я не улавливала всей серьезности момента. Две тысячи учеников – не считая родителей и учителей – будут смотреть, как мы выступаем; что в этом хорошего, я, хоть убей, не могла понять. Дурацкий конкурс, думала я. Но сразу спохватывалась: нужно постараться. Ради Навида.

Вместе с остальными конкурсантами (преимущественно певцами, плюс один ансамбль, плюс девочка, которая собиралась играть на саксофоне соло) мы ждали за кулисами. Впервые в жизни так вышло, что я единственная из всех сохраняла хладнокровие. Костюмы у нас были в одном стиле: серебристые куртки, серые спортивные штаны, серые кеды «Пума» – мне казалось, мы очень неплохо выглядим. И подготовлены тоже очень неплохо. Но Джакоби, Карлос, Биджан и Навид тряслись от волнения как осиновые листья. Не ожидала от них такого. Все четверо обычно такие невозмутимые и самоуверенные. Потом до меня дошло: просто я единственная плевать хотела на результат конкурса.

Я словно сдулась. Мне даже скучно стало.

Ребята, наоборот, метались, как тигры по клетке, да еще и бубнили про себя. Джакоби, в частности, бормотал:

– Короче, выходим вот из этой кулисы… Вот так, по одному… – Останавливался, вел какие-то подсчеты на пальцах, сам себе кивал: – Да. О’кей.

Перед каждым номером все четверо холодели. От них буквально разило тревогой. Со сцены доносились звуки перестановок, из зала – ропот болельщиков. Начинался номер. Карлос вслух спрашивал, клевые наши соперники или отстойные. Биджан уверял, что отстойные. Джакоби возражал. Карлос бледнел. Навид в пятый раз уточнял, не перепутала ли я диски в плеере.

– Ты ведь помнишь, Ширин, мы попурри в последний момент изменили. Помнишь или нет? Правильный диск поставила?

– Правильный, правильный, – отвечала я. Еле сдерживалась, чтобы глаза не закатить.

– На диске написано: «Микс номер четыре», – не отставал Навид. – Ты именно его взяла?

Я не стерпела. Изобразила изумление.

– Что? Номер четыре? А разве не…

– Боже, Ширин! Сейчас не до розыгрышей! – взмолился брат.

– Расслабься, – улыбнулась я. – Все будет тип-топ. Мы же выступление тыщу раз прогоняли.

Но Навид не мог расслабиться.

Конкурс я недооценила.

Он оказался супер. И наше выступление оказалось супер. Просто после бесчисленных прогонов у меня восприятие притупилось.

Начали мы, все пятеро, с небыстрых хореографических элементов. Потом ритм резко изменился, и мы перестроились. Стали выходить в центр по одному. У каждого из нас была своя программа, но программы перетекали одна в другую, и создавалось впечатление цельности. Мы были словно клапаны, в результате действий которых запускалась работа большого сердца. Ребята справились безупречно.