Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Когда в болота пришла беда, схимник из гроба вылез, собрал отряд «из своих» и слился с партизанскими силами Грязево, Дворца и Свинороя. С Божьей помощью ковал победу, создавал невыносимые условия для врага, вместе с сапёром Тузиком искал немецкие мины и добывал из них взрывчатку, зыбкой тенью просачивался на оккупированную территорию, подрывал мосты и рельсы. Активно взаимодействуя с ангельскими подразделениями военно-воздушных сил небесной канцелярии (Уриилом, Егудиилом, Варахиилом и прочими товарищами), совершал налёты на вражеские гарнизоны.
Немцы боялись Автонома как огня. Условные портреты народного мстителя в остроконечной шапочке с крестами висели на домах и деревьях, за его голову в кукуле обещали вознаграждение в немецких марках и пропуск в безопасные районы без жидов, коллективов и НКВД.
В составе партизанских сил отец Сергий и Алёша наблюдали перемещение немецких войск, крались за врагом, донимали успешной подрывной деятельностью. В ответ фриц громил что под руку попадётся. Так слепни доводят быка до исступления, и тот бросается крушить всё на своём пути. Братья понимали, что своими действиями ставят под угрозу деревенских, что жители Кутилихи, Вдулей, Пожалеево спасибо им не скажут. Они чувствовали себя провокаторами. В спалённом немцами доме, в русской печке Алёша нашёл трупы ребёнка и собаки – видимо, они пытались там спрятаться и задохнулись. Его терзали сомнения, он ощущал себя косвенным убийцей, почти палачом. Он не знал, как правильно вести войну, и вообще – возможно ли правильно вести войну. Как правильно жить и возможно ли правильно жить. Задавал вопросы Боженьке, просил указать путь истинный. Молитвы совершенно не помогали. Высокоумный Сергий грешным делом пытался найти поддержку и некоторое оправдание в действиях Христа, который, так уж получилось, ради нашего спасения спровоцировал на бойню целые народы: «Мир так устроен, не получается быть чистеньким, беленьким. Идёшь к свету, несёшь правду на блюдечке с голубой каёмочкой, а походя сапожищами безобидную тварь Божью давишь».
Преподобный Автоном не мог разрешить сомнения братьев, последнее время был какой-то нервный, чуть что – науськивал Тузика.
Немцы двигались к Поле, Савины с отрядом шли за ними. Автоному было знамение: он увидел плывущих над лесом батюшку Пахомия и старого фанерного промышленника с грозным ликом; у церкви Рождества Богородицы стояли немецкие зенитки, русскую землю топтал голый толстяк с гуслями, звенела бесовская музыка. Схимник дал братьям приказ предотвратить осквернение семейной святыни и заодно проведать родовое гнездо, а сам пошёл читать покаянный канон про утопшего фараона.
Требовалось сырьё для диверсий. Автоном ходил с Тузиком по засыпанным снегом полям, искал мины, выводил их из строя, выковыривал ценную взрывчатку. Тузик был опытным сапёром, имел отменный нюх, прекрасно знал, что фашистская мина пахнет тухлой сосиской.
Автоном сказал братьям, что немецкая няня и маленький Коля могли выжить. Той страшной осенней ночью, погрузив в лодочку Джоновну и детей, он сбегал попрощаться с Савиными, лежащими в мокрой траве, закапал всех воском, но няни с младенцем не увидел. Все эти годы Автоном верил, что их не убили, и усердно за них молился, однако молчал как рыба – ему не хотелось, чтобы мальчики уходили с болота, возвращались в Полу искать своих, он боялся новой беды.
Братья Савины помнили Алиенору, огромный дом, дедушкину бороду, лучи солнца, бьющие сквозь разноцветные стекла. Это было воспоминание о рае. Они хотели найти могилы родных. Как там Коля? Ему двадцать четыре года. Если он тогда не умер, то может умереть на фронте, но Господь не допустит. Господь Вседержитель непостижим, неприступен, трисиянен, триипостасен, Царь славы, непостоянен, огнь, дух, Бог.
Отец Автоном просил святых и ангелов дать знак про Колю, прижимал лоб ко льду, к снегу, к половице, к сырой земле. К нему в голову лезли жиды и девки, да слышались крики охраны, да стучали колёса состава. Стучали колёса. Стучали.
Глава 7
В 1940 году дисциплинированный, образованный, блестящий во всех отношениях офицер конвойных войск НКВД Павел Котов был отправлен на спецзадание в Брест – контролировать переселение польских, украинских, белорусских и еврейских угнетателей трудового народа. На сбор еды и тёплой одежды давалось два часа. Циля Абрамовна Соловейчик не могла ничего собирать, она рвала на себе кофту и вопила. Брошка отлетела в угол. Котов положил её на стол перед рыдающей женщиной, мерцали стёклышки: «Гражданка, у вас четыре часа, даю вам четыре часа! Соберите детей, у вас есть шуба?» Циля подбежала к шкафу, стала выкидывать на пол пальто, шляпы, шубы и кричать в истерике: «Забирайте всё вашей маме!» Лейтенант Жоров качался с пятки на носок и скрипел зубами.
Фима услышал: «Четыре часа!» – и его сердце отчаянно, восторженно забилось. Мать продолжала вопить, офицер разговаривал с Фридой, старшей дочкой Цили и Фиминой сестрой, он ей втолковывал, что надо взять много еды и тёплых вещей, пятьдесят килограммов на человека, впереди трудная дорога. Циля побежала к соседям, вернулась и стала кричать военным: «Почему не выселяют Фогелей?! Фогель бухгалтер в администрации, поэтому его не выселяют? А его Сара – шлюха, Исаак Моисеевич лечил её от сифилиса! Почему Сару не выселяют?»
Сару действительно не выселяли. Было непонятно, почему к кому-то стучали в дверь, выгоняли из дома, а к кому-то не стучали. Почему трясущегося от ужаса Мойшу Фогеля оставили в кирпичном особняке стиля ампир на обсаженной липами улице, а семью врача Соловейчика собрались грузить в зарешёченный вагон и везти на север? Почему польскую уборщицу Варвару Адамовну Панюк, которая мыла горкомовские уборные, решили отправить в посёлок посреди дремучего леса? Была ли она врагиней трудящихся масс? Павел Котов не мог ответить на эти вопросы, терялся в догадках. Были очевидны странность и отсутствие логики судьбоносных решений, принимавшихся на высшем космическом уровне. Зачем понадобилось увозить из кишащего проститутками Бреста опытного специалиста-венеролога, знал лишь Лаврентий Павлович Берия. Наверно, потому, что у него был свой врачебный кабинет, – вот и Циля кричала, что как только Зыгмунтовскую переименовали в Карла Маркса, надо было прикрывать лавочку и уходить в поликлинику, в городской диспансер. Что касается лейтенанта Жорова, то тёмные стороны бытия и загадки вселенной его совершенно не интересовали. Ему для комфортного существования нужен был приказ. Он не любил рассуждать.
Депортация жителей Западной Белоруссии проходила в кратчайшие сроки, конвоя не хватало, в два часа, конечно, никто не укладывался. Не было достаточно телег для транспортировки выкорчеванных белорусских помещиков, жидовских капиталистов, польских воевод и их ближайших коллег по работе.
Фима имел в своём распоряжении целую вечность – четыре часа! Задыхаясь, он бежал в злачный район Бреста, на Белостокскую улицу к пани Пшепюрке. Это была молодая недорогая проститутка, на Фимин взгляд, невероятно привлекательная, с длинными тонкими руками, короткими кудрями, нежной улыбкой. Фима видел её несколько раз в отцовском кабинете, они обменивались взглядами, но ни разу не говорили. Фима был у папы на посылках – бегал в аптеку, в лабораторию, на рынок за селёдкой. У входа в смотровую, куда Фиму, естественно, не пускали, висели тяжёлые шторы. Тщедушный Фима прятался за малиновым бархатом и смотрел на папиных пациенток. Стуча каблучками, женщины вплывали к Исааку Моисеевичу, что-то объясняли, потом было затишье, шелест одежды и грузные шаги пузатого врача. Этот таинственный шелест мутил Фимин разум и напрягал чубчик.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
