Рейчел оказалась восхитительной хозяйкой, как и предполагал Джулиус. Она демонстрировала хороший вкус и прекрасно одевалась. О них говорили: «У Рейчел Леви самые модные наряды появляются на месяц раньше, чем у всех остальных», и «Ах, дорогуша, у них такой огромный дом! И такой великолепный!», и «А еда, а слуги, а вино… ах, боже мой, какие богачи!»
Публика недоумевала: почему пианист Карло соглашается играть в гостях только у Джулиуса Леви? Почему Чекита, всемирно известная примадонна, демонстрирует, причем охотно, свое певческое мастерство в гостиной у Джулиуса Леви и больше нигде? Почему рядом с Рейчел Леви в колье из одной-единственной нити жемчуга дамы в бриллиантах кажутся бедно и безвкусно одетыми?
Почему у Леви по телефону в каждой комнате, в то время как многие еще не установили телефон даже в холле? Почему у них было два автомобиля еще до того, как остальные осознали, что автомобиль – не что иное, как удобное средство передвижения?
Почему, почему, почему? Лондонские аристократы относились к Джулиусу Леви и его богатству с презрением, осуждением и неодобрением, однако жаждали быть приглашенными на его званый ужин. Они слетались в его дом стаями, следовали за ним в Аскот[48], в Гудвуд[49], в Хенли[50] – всюду, где можно было увидеть знакомую фигуру в сдвинутой набок шляпе и с неизменной сигарой в зубах. Дамы смущались и трепетали от волнения, изо всех сил желая обратить на себя его внимание, а джентльмены искали с ним знакомства в надежде, что им перепадет толика его успеха – рукопожатие здесь, кивок там, невзначай брошенное словечко за ланчем в Сити.
Джулиус Леви устраивал и некие празднества для узкого круга, о которых удивленно шептались, не зная, насколько достоверны слухи, – всех привлекали окружавшая их завеса тайны, мистический и мрачный ореол. Поговаривали, что он втайне от жены владеет домом где-то в Челси и играет там роль султана в гареме из хорошеньких дам, чье происхождение и положение в обществе обязывают их быть более осмотрительными. Шептались, что туда набирают девушек с улиц и не разрешают им покидать дом, пока хозяин с ними не натешится, а еще – что по ночам в этот дом стекаются странные посетители, прячущие лица под масками.
Вокруг Джулиуса Леви множились легенды: он-де и приверженец восточной культуры, и садист, и извращенец, который держит в плену темнокожих женщин и курит опиум. Про него ходили сплетни одна невероятнее другой, и никто не мог ни подтвердить их, ни опровергнуть.
Джулиус жил так, как ему нравилось, ему было мало дела до того, что о нем говорят и думают другие. Он считал, что любую жажду следует утолять, и по такой своей прихоти порою чувствовал тягу к незнакомым людям и незнакомым местам. Ему казалось, что воды этой темной реки тайных желаний скрывают некую диковинную драгоценность, новые сокровища манили его, прельщали своим блеском его вечно страждущую, ищущую и странным образом пресыщенную душу.
Он не переставал искать их, простирал к ним руки и упивался тем, что удавалось найти, но чувства его будто бы частично притупились, ощущения утратили свежесть, какая-то их часть безвозвратно ушла вместе с тем пронзительным, неистовым восторгом, что испытывал он мальчишкой, бросая камушки в окно прачки.
Это дешевка, это старо, а от этого веет затхлостью… Ни в чем больше не было совершенства, ничто не западало в душу, не таило в себе упоительного чувства опасности, и он шел дальше, до следующей излучины этой реки, где шумели неведомые воды, а оттуда – к тропке, вьющейся по теневой стороне холма. Несмотря на утраченные иллюзии, собственный цинизм и непреходящий горький привкус разочарования, Джулиус Леви не бросал поиски. Он был неутомим, словно дитя, обнаружившее тропинку за воротами сада, и каждый миг своей жизни проживал как незабываемое приключение.
Джулиус Леви был сам себе бог и величие свое творил собственными руками. Никому ничем не обязанный, он сам распоряжался своей судьбой.
Вот он в обеденный час стоит в кафе на Оксфорд-стрит – самом крупном своем заведении с величественным белым фасадом, куполообразной крышей, золотой вывеской и стеклянными дверьми. Людской поток течет вглубь ресторана, заполняет верхние залы. Сверху люди кажутся скопищем черных точек, летящими в паутину мухами. Гул сотен голосов, звон тарелок и бокалов, потертые спинки стульев, музыка, снующие по залу официанты в белом, аппетитные запахи. В этой картине есть все: и жизнь, и власть, и душевный подъем. А еще энергия и мощь. Он ощущает чувственное наслаждение, как когда-то на ярмарке в Нёйи – с криками торговцев, кочанами капусты, связками лука, фруктами, сырами, колыхающимися на ветру навесами, клубами пыли на мощеной улице.
А вот он в конторе на Стрэнде: диктует письмо секретарю, сидя перед бюро. На мгновение задумывается над нужным словом, откинувшись на спинку стула. Из окна слышен шум улицы, видны серые крыши, простирающиеся до самого Сити, купол церкви со шпилем. Гул от уличного движения не смолкает ни на минуту – город трудится и дышит, словно живой организм. Судя по записям в календаре, день предстоит насыщенный. От писем все время отвлекают. Возле локтя дребезжит телефон – в приемной переключили звонок на него, значит что-то важное.
– Бирмингем на проводе, мистер Леви…
– Алло?
– Алло, говорит Стэндиш, управляющий, имею сообщить нечто важное…
– Хорошо, Стэндиш, ситуацию понял, телеграфирую указания.
Теперь за письма.
– Сожалею, что приходится вас побеспокоить, мистер Леви, но в Кенсингтоне проблема…
– Отправьте ко мне Келли, пусть поедет туда, разберется, раз Джонсон не может…
Снова звонок. На этот раз управляющий банком «Вестерн юнайтед».
– Да, звонил минут двадцать назад. Нужно перевести двадцать пять тысяч с номера пять в ливерпульское отделение. Можете устроить? Моего человека зовут Уилсон…
Стук в дверь.
– Мистер Конрад Маркс, ему назначено.
– Пусть заходит.
Архитектор для кафе на Оксфорд-стрит: надо разбить сад на крыше и сделать летний навес, чтобы разворачивался за пять минут в случае дождя.
– Послушайте, Маркс, жду от вас письменный отчет, убедите меня, что сможете уложиться в отведенное время, иначе работу не получите.
Снова письма, телефонные звонки, встречи, примерно в час тридцать пополудни – ланч со Стенли Леоном и Джеком Коэном в «Савойе» через дорогу.
– Коэн, выясните же, черт подери, что делается в Лидсе. Одна жалоба за другой. Увольте Фру, если дело в нем. Не справится – сам приеду и наведу порядок.
