Уже третий месяц на дворе двадцать первый год. В стране по-прежнему все не так просто. Хотя война и закончилась. У нас в Полянске все заводы закрылись после революции и так больше не были открыты. Ходят слухи, что на Украине и в Сибири восстали крестьяне. Всё из-за продразвёрстки и голода. А моряки Кронштадтского гарнизона выступили против репрессий большевиков и экономического развала в стране. Вслух, конечно, об этом не говорят – за это могут расстрелять как врага народа и революции. Но в своих кругах шепчутся.
Что же такое получается? Как раз те, кто воевал на свободу и лучшую жизнь рабочих и крестьян, сами же и недовольны?
Я не удержалась и высказала это Матвею. Думала, что он начнет защищать большевиков и их идею о мировой революции, но он только нахмурился и ничего не ответил.
Потом в глазах его мелькнул страх:
– Саша, смотри, ни с кем это не обсуждай. Пожалуйста!
Я обиженно пожала плечами: что я, не понимаю, что ли?
Но через несколько дней он примчался с сияющими глазами:
– Сашенька, помнишь наш недавний разговор? Кто думал, что большевики делали что-то неправильно, просто ошибались. Ленин – молодец! Каждый его шаг продуман до мелочей. Все предыдущие меры были необходимыми для новых решительных шагов. Скоро жизнь изменится до неузнаваемости. Ленин объявил о введении новой экономической политики, сокращенно – НЭП. Продразверстка отменена. Даже разрешена частная торговля, – он остановился вдруг, нежно заглянул мне в глаза и добавил осторожно: – И еще… особая новость, которая, думаю, тебя обрадует. Съезд партии постановил начать дипломатические и торговые связи с Европой.
Конечно же, я обрадовалась. Но не очень сильно. Просто верилось с трудом, что от тех злыдней, которые превратили Россию в руины, можно ожидать чего-то доброго.
Матвея назначили директором детского дома в нашем городе. Велели подыскать помещение, приготовить его к приему детей. Теперь он с утра до вечера рыскал по городу в поисках не только здания, но и воспитателей, мебели, продуктов…
98
Так редко бывали изменения в нашей жизни. Но однажды произошло невероятное!
Лучше по порядку.
Когда Матвей подыскивал помещение для будущего детского дома, то доказал кому-то, что бывшее здание гимназии-приюта, где мы – я, он и Елеся – проживали в комнате-классе, будет лучшим для этой цели. Поэтому однажды вечером сообщил мне новость:
– Так как здесь будет вскорости детский дом, нам дают комнату. Саша, сходим, посмотрим?..
…Неисповедимы пути Господни! Очередной раз я в этом убедилась, когда Матвей привел меня к дому, куда вскорости предстояло переехать.
Всю дорогу, пока мы шли, я по сторонам не смотрела, а изучала свои поношенные сапоги и думала о том, что наверно и мне, и тёте могут предложить вернуться в гимназию в качестве учителей. Я так углубилась в свои мысли, что, когда Матвей остановился, уткнулась лбом в его спину.
– Вот он! – объявил мой муж, оборачиваясь ко мне.
Я подняла голову, посмотрела в том направлении, куда он указывал и… увидела дом Алексея.
Пульс учащенно забился: мой не переключившийся мозг решил, что Матвей показывает не на дом, а на неизвестно откуда появившегося Алешу.
Но Матвей между тем пояснял, не подозревая, какие панические мысли рыскают в моей голове:
– Здесь пока еще никто не поселился. Если поспешим, будем первыми. Но ключ мне уже выдали. Так что, пойдем, посмотрим?
До меня дошло: мы будем жить в этом доме! Как же так? Разве такое возможно?
Но Матвей уже тащил меня за руку.
В сильном волнении я переступила порог дома человека, которого совсем недавно любила до безумия. Все же, при каких странных обстоятельствах я посещаю этот дом впервые. И не Алексей пригласил меня сюда. И не он встретит сейчас… А может, он здесь живёт? Ведь нам пришлось потесниться в доме тети, когда туда подселили несколько семей рабочих?
– А где хозяева? – осторожно спросила я Матвея.
– Не знаю. Наверно, сбежали за границу.
«Он не знает, чей это дом», – с облегчением в душе сделала я вывод.
Ключ лязгнул в замке. Матвей толкнул плечом дверь, и первым шагнул в дом. Я переступила через порог следом за ним.
Похоже, что здесь уже не жили несколько месяцев. Пол был покрыт слоем пыли, ошметки ее лежали также и на мебели.
Длинный коридор привел нас в гостиную с камином. Она еще не потеряла своего былого очарования: красный кирпич для очага, обрамленный золотистой металлической рамкой, два больших мягких кресла, тяжелые бордовые занавеси с золотыми кистями. А на стенах – картины. Странно, что все сохранилось, как при бывших хозяевах: никто ничего не растащил и не разграбил. Может, здесь кто-то жил из руководства? Мозг услужливо сунул мне картинку, когда я увидела выходившую в ворот женщину с двумя малышами. Может быть, жена какого-нибудь комиссара?
Я подошла к одной из картин и обмерла: это был автопортрет хозяина дома – Алексея. На меня смотрели его глаза цвета гречишного меда, а знакомая до боли улыбка задевала самые сокровенные струны души. Неужели я до сих пор люблю его? Неужели эти страшные последние годы жизни не убили во мне чувство к нему?
Воспоминания вернули меня в прошлое. Я снова вспомнила наши долгие прогулки у моря и первые поцелуи.
– Правда, здесь хорошо? – голос Матвея вернул меня в настоящее.
Я торопливо отошла от стены. Если он заметит картину, у которой я стояла, и узнает на ней Алексея, этого автопортрета мне больше не увидеть никогда.
– Да, мне тоже нравится, – отозвалась я. – А сколько семей здесь будет жить?
Матвей хитро улыбнулся, прежде чем ответить.
– Ты себе не представляешь! Только две. Или три. Еще не решено. Дом не очень большой. У дома три выхода. Можно отгородиться так, что у нас будет маленькая, но своя квартира. А в ней – эта комната и еще совсем крошечная. Пойдем, покажу.
Он взял меня за руку, потащил за собой и при этом продолжал возбужденно объяснять:
– Вторая семья будет заходить с другого крылечка. Пока я не знаю, кто они будут. А третьей семьи, возможно, и не будет. Здесь хотят организовать ленинскую библиотеку…
Между тем, через короткий коридор мы попали в маленькую спальню, в которой стояла высокая и широкая кровать с нежно-розовым атласным покрывалом, на котором были вышиты ангелочки в облаках.
– … У бывшего хозяина было очень много книг…, - продолжал между тем Матвей. – Ты потом посмотришь, что можно оставить, а что не нужно – выбросим. Я договорился: ты будешь работать в этой библиотеке!
