Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
— Спасибо, Птица. Я куплю тебе старый маяк, если выживу. Будешь сидеть в уютной круглой комнатке, пить чай, вокруг — трёхэтажные волны и альбатросы.
Ганя отправился умирать в Сковородку, там он прожил две недели. Вельможа с Мобиком ему настоятельно советовали ехать в Париж на концерт Бабея. Илюшин согласно кивал, глядя в окошко и почёсывая отросшую рыжую бороду. В Сковородке Ганя подкреплял свои силы ухой, простоквашей, работой на грядках и прогулками по лесному бездорожью. Вельможа бежал резвой рысью, взрывая копытами свежую грязь. Под брюхом его нёсся с высунутым языком вёселый чёрный Мобик. Над болотом гремел хор влюблённых лягушек, птицы орали, воздушные потоки с запахом мокрого гнилья, коры и хвои влетали в молодой организм, изгоняя печаль.
Белой ночью Ганя с восторгом слушал пересмешника, который свистел, хрипел, трещал и бумкал. Маленькая птичка уверяла Ганю, что жизнь — огромная, прекрасная — только начинается, и стоит сделать лишь шаг, чтобы подхватило, завертело, унесло в сверкающую даль.
На заре Ганя начал получать потусторонние сигналы: его мобильный телефон неоднократно звонил, но на экране вызовы мистическим образом не обозначались. Сонный Ганя отнёс телефон в другую комнату и спрятал под подушку, но кто-то переместил его на вершину берёзы — оттуда всё утро раздавались звонки. Потом на берёзу вспрыгнула лягушка и заурчала, заквакала. Потом туда забрался Мобик и стал тявкать. Потом залез Вельможа и захрапел, зафыркал. Потом над Сковородкой раздались удивительные крики тропических птиц. Ганя и Сергей Петрович с разинутыми ртами, теряя шапки, смотрели на берёзу. И вот скворушка-пересмешник сорвался с дрожащей зелёной вершины и взмыл в солнечную синеву. Настала тишина. Сергей Петрович сунул Гане пачку денег, завёрнутую в «Окуловские ведомости», крепко обнял и пожелал счастливого пути.
20
Ганя впервые отправился в путешествие один. Раньше он ездил с Птицыной или с ребятами из музыкальной школы. Когда самолёт взлетел, Ганя почувствовал себя взрослым свободным дядькой. Он выпил стаканчик вина. Поглядывая на плывущие внизу облака, радостно сам с собой здоровался, пожимая длинные пальцы.
Бабей играл в Берси, Ганя пошёл на концерт, хотел с ним познакомиться, поговорить, но это было невозможно — к нему не пускали. Один добрый человек сказал, что может передать Бабею записи Ганиной игры, но записями Ганя не запасся. «Вот ведь дурак! Какой же я дурак!» — корил он себя, но делать было нечего. В метро к нему привязался сумасшедший негр, он хохотал и орал: «Обещала, что будет любить, а сама уехала в Монтелима-а-ар! А-ха-ха!» Сумасшедший преследовал Ганю. Когда Ганя пытался от него скрыться, он, расталкивая людей, бежал за ним, смеялся, дико вращая глазами, и всё кричал про Монтелимар и ту, что обманула. Ганя вышел из метро на Распае и направился в сторону кладбища. Негр не отставал. На кладбище было пустынно. Молчали фамильные склепы, кресты, гранитные плиты. На могиле Генсбура сидел плюшевый медведь. Ганя резко повернулся к хохочущему психу и пошёл на него со злым лицом и кулаками. «У меня неприятности! — кричал он по-русски. — Нет записей! А их могли бы передать! Чего тебе надобно? Сейчас получишь от меня! Убирайся!» Негр смутился, дал задний ход и растаял среди могил. Потом вдалеке снова послышался его смех.
Ганя гулял по пропахшим мочой набережным Сены. Девушки поглядывали на высокого хромого красавца с палочкой. Ганя тоже на них поглядывал и улыбался. Но знакомиться стеснялся — боялся расшипеться. В Люксембургском саду он ел блины, их пекли феи в деревянных киосках, украшенных гирляндами и заставленных банками с разноцветными резиновыми конфетами. На старой карусели облупленные звери с выпавшими хвостами и выразительными глазами кружили кудрявых наездников. У детей были сосредоточенные мордочки — они срывали палочками железные кольца, которые выпрыгивали из коробки. Коробкой заведовал любезный полинезиец, он тоже выпрыгнул — из картины Гогена. На горке старенький папочка бился на мечах с хорошеньким мальчиком. Папочка треснул мальчика по лбу, мальчик заплакал. Папочка гладил его по головке, сокрушённо глядя вдаль.
Ганя обратил внимание на странную беременную, которая ходила среди играющих детей. Причудливой одеждой и порывистыми движениями она напоминала Птицыну. Беременная подсаживалась на скамейки к болтающим мамашам, заглядывала в коляски к спящим малышам, в лица ребят и родителей. Она многозначительно гримасничала и заговорщически подмигивала, похлопывая себя по большому животу. Казалось, она хотела сказать: «Да-да, и я тоже, я — тоже!» Ганю удивило, что она двигалась как-то не по-беременному, в ней не было припухлости, плавности и покоя, глаза остро блестели и смотрели не внутрь (это Птицына говорила, что у беременных взгляд всегда «перевёрнут»). Очевидно, в саду беременную знали: некоторые, увидев её, отворачивались и отходили в сторону. В тени платанов, у затянутого зеленью фонтана, Ганя нашёл беременную с задранной рубашкой — она сосредоточенно поправляла привязанную к тощему животу подушку, что-то бормоча себе под нос и напевая.
В мраморной песочнице надменные малыши в шляпах взрослого фасончика, охраняемые чёрными няньками, похожими на мадам Мешкову, притесняли девочку в ненарядных трениках. «Это наш песок. Не играй с нашим песком!» — говорили они. Девочка не знала по-французски. Сначала она улыбалась, а потом, поняв, что её гонят, горько заплакала. Надменные дети заинтересовались её песочной мельницей. Девочка протянула им мельницу, она хотела подружиться. Но чёрные няньки закричали: «Максим, это не наше! Антуан, это не наше!» Они отогнали детей от девочки. «Па туше, па туше!» Мама девочки просила нянек разрешить детям поиграть вместе, но няньки делали вид, что её не слышат. Тогда мама вытащила девочку из песочницы, сказала нянькам по-русски неприличное слово и пошла к маленькому театру — там звонил колокольчик, начиналось представление. Ганя последовал за ними.
Театрик был полон, пузатый хозяин прогонял с первых рядов взрослых. С ним спорила важная дама с высокой причёской и капризной внучкой. Лукавый деревянный человечек высунулся из складок занавеса и тут же спрятался. «Гиньоль, Гиньоль!» — завопили дети. Давали «Заколдованный замок». Принц и Гиньоль ходили по мрачным залам, за ними охотился страшный паук. Паук по паутинке спускался с потолка за спинами героев, но стоило им обернуться — убегал наверх.
Гиньоль что-то рассказывает зрителям, а за его затылком шевелит мерзкими лапами паук. Дети кричат изо всех сил: «Вот он, Гиньоль, обернись!» Гиньоль оборачивается — никого нет. Он опять что-то говорит мальчикам и девочкам, паук снова спускается, дети так орут, что хочется заткнуть уши. «Где он?» — «За тобой!» — «Да где он?» — «За тобой!» Ганя не выдерживает и тоже кричит: «Дерьер туа! Дерьер туа!»
21
Следующий концерт Бабей играл в Монпелье. Ганя поехал на юг. Поезд мчался, природа менялась на глазах. Бургундия была зелёной, свежей, что твой Валдай. После Нима «пошли писать чушь и дичь» — каменистые пустоши, корявые сосны, спалённая солнцем трава.
Ганя поселился в маленькой гостинице у моря. Ночью был шторм, ветер выл, как стая волков, незакреплённые ставни хлопали, грозя сорваться с петель. Утром стая убежала, над водой разлился золотой свет. Было жарко. Ганя гулял по широкому пляжу и собирал ракушки. Они были той же расцветки, что и фасады домов — из фиолетового через голубой, бежевый, жёлтый, оранжевый плавно в коричневый. «“Каждый охотник желает знать, где сидит фазан”, — учил Николай Ильич». Два молодых человека возили вдоль воды раскрашенную тележку, они звонили в колокольчики, играли на жестяной трубе и кричали: «Мороженое! Фисташковое! Пралине! Пышки с шоколадом!» Вокруг толпился народ; от тележки отходили с маленькими рожками, на которых непонятно каким образом удерживались тяжёлые наросты вмятых друг в друга разноцветных шариков.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
