1 октября[6]1976 года ровно в восемь часов утра я вышла из калитки в белом передничке, похожем на Мариин.
Дорога за оградой уходила и вправо, и влево. Это оказалось для меня неожиданностью.
Мария посадила меня в точно такую же машину, как у бабушки, только белую, а не фиолетовую, и включила двигатель. И мы поехали с грохотом и дребезжанием.
Дорога от дома до школы оказалась довольно длинной, минут тридцать туда и почти вдвое дольше обратно из-за дневных пробок. Мне же она казалась нескончаемой, изнурительной, хотя в то первое утро я даже не заметила, как мы доехали.
С невероятным изумлением смотрела я из окна на великое множество машин и сидящих в них людей, чего раньше ещё никогда не видела.
А у светофоров так ещё лучше. Люди, останавливавшиеся рядом с нами, чем только не занимались. Какая-то женщина облизала зубы и потёрла их указательным пальцем, глядя в зеркало заднего обзора; мальчик, чуть постарше Либеро и Фурио, повернул что-то и стал без конца кивать головой и ритмично стучать рукой по рулю; какой-то мужчина, положив на руль чёрную кожаную сумку, залез в неё с головой, принялся вытаскивать из неё бумаги и, быстро просматривая, швырять за спину. А другие люди ничего не делали, просто смотрели, как и я, на соседние машины.
Я никогда прежде не видела столько народу и ещё долго продолжала бы радостно махать всем рукой, если бы Мария не велела мне немедленно прекратить.
Виадук на скоростной дороге был увешан рекламными щитами с разными фотографиями и рисунками. Самый большой из них изображал круглое оранжевое печенье с широкой, как у королевы красоты, перевязью, на которой было что-то написано.
Я смотрела на него, когда проезжали мимо, а потом, обернувшись, рассматривала и в заднее окно, пока оно не сделалось совсем маленьким — величиной с настоящее — и наконец исчезло.
— А что там было написано? — спросила я Марию.
Костяшки на руках Марии, держащих руль, почему-то побелели.
— Где?
— На огромном печенье.
— На каком огромном печенье?
— На круглом и оранжевом.
— Я не видела его.
— Как не видела?
— Не видела.
— Но оно было очень большое.
— Я не видела его.
Когда Мария так упиралась, настаивать было бесполезно. Лучше сменить разговор.
— Эта «Чинкуеченто» тоже бабушкина?
— Нет. Точно такая же, как бабушкина, только моя. Разве ты не заметила, что она белого цвета?
Логика у Марии была простая и безупречная.
— Во всяком случае, она подарила мне её.
— На твой день рождения?
— Нет. Просто так подарила.
— Как, просто так?
— Леда, бога ради, перестань изводить меня своими вопросами.
В это утро Мария казалась довольно раздражённой, но всё же сжалилась над моим печальным и долгим молчанием. Если не брать её за горло, она в конце концов подаст тебе руку.
— Бабушка подарила. Чтобы я ездила за покупками. И твоей матери и твоему отцу тоже подарила по машине. У каждого своя, всем хорошо.
— А какого…
— Зелёную твоему отцу, и чёрную — твоей матери.
— И где…
— В гараже, Леда, в гараже! А теперь, может, прекратишь наконец свои вопросы? Любопытство — что женщина… — Мария не смотрела на меня, она смотрела на дорогу.
Домов за окошком становилось всё больше, они делались всё выше и всё теснее прижимались друг к другу. Дорога, в свою очередь, не имея другой возможности, сужалась и юлила, стараясь хоть как-то протиснуться между ними.
— Приехали, — затормозила Мария.
И я обнаружила, что страх может даже доставить большое удовольствие.
Я была просто счастлива, что пойду в школу, хотя с ужасом думала о том, что же это такое.
— А какая она, школа? — спросила я у Марии.
— Сейчас увидишь.
Мария вышла из машины, и я последовала её примеру.
И оказалась перед высоким, длинным и белоснежным, как гипсовые слепки в мастерской моего отца, зданием. Посередине его разделяла огромная арка, похожая на распахнутый рот кита из «Пиноккио». И там роились мириады человеческих существ чуть повыше или чуть пониже меня ростом.
Это были первые подобные мне существа, каких я видела в жизни. И я смотрела на них одновременно с любопытством и гневом, точно так же, как Ватт на собак, проходивших мимо ограды нашего парка. Я не одна в этом мире, но и не единственная.
Мария почувствовала, видимо, что пора взять меня за руку. И как всегда, слишком больно сжала мою ладонь, но сейчас это только обрадовало меня, настолько, что я едва не расплакалась.
Я подняла голову и молча посмотрела на неё.
«Ты же не отпустишь меня туда, ничего не сказав, верно?» — подумала я про себя.
Мария взмахнула своими белёсыми ресницами и, дёрнув за руку, повернула меня к себе. Мама, когда хотела что-нибудь сказать, тоже ставила меня перед собой и нагибалась. Мария, однако, в отличие от неё, не наклонялась, а приседала и оказывалась лицом к лицу со мной.
— В портфельчике лежит завтрак. Когда прозвонит звонок на перемену, разверни и поешь.
Я промолчала. Не могла же она сказать мне только это. Сейчас непременно скажет ещё что-то.
— Поняла?
— Да.
Мария поднялась.
Это всё. Но, может быть, я всё преувеличила.
Через секунду после того, как Мария ушла, я поняла, что отныне и впредь лучше всего полагаться на собственную интуицию.
Школа оказалась намного больше, чем я ожидала.
Если снаружи она ещё производила какое-то впечатление, то внутри всё выглядело гораздо хуже.
Таких девочек, как я, тут собралось человек пятьдесят. Некоторые разговаривали друг с другом и смеялись, другие стояли поодиночке, как и я, замкнувшись в ужасном молчании. И хотя таких молчаливых — Без Языка — оказалось большинство, ясно было, что правы те, другие, и что они возьмут верх, если мы не начнём действовать.
Однако, если говорить обо мне, то я не в силах была шевельнуть даже пальцем ноги. Счастье ещё, что в этот день в школу пришли только ученики первых классов. Если бы я столкнулась тут со всеми другими школьниками, думаю, просто потеряла бы сознание. Я посмотрела на свой белый передник, точно такой же, как у других, и немного успокоилась.
Трижды громко прозвенел звонок, и чей-то голос произнёс:
— Девочки! Постройтесь в линейку, пожалуйста.
