Мне не слишком-то улыбалось провести такой день в помещении.В смысле – я ведь принцесса, и разве это не означает, что мне можно и неработать? А вот фиг. Да я ведь еще и принцесса фейри; разве это не означает,что мне достаточно просто пожелать золота, чтобы оно волшебным образомпоявилось передо мной? Ага, как же. Мой титул, как и многие другие титулычленов королевских семей, слишком мало связан с деньгами, землей или властью.Стань я королевой, это другое дело, но до тех пор я должна обходиться своими силами.Ну... ладно, не только своими.
Дойл устроился в кресле у окна, почти прямо у меня заспиной. Одет он был так же, как и прошедшей ночью, добавились лишь черныйкожаный пиджак поверх футболки и пара больших солнечных очков. Яркое солнцеиграло на его серебряных серьгах, маленькие солнечные зайчики от бриллиантов вушных мочках танцевали на моем столе. Нормальные телохранители большезаботились бы об опасности, исходящей от двери, не от окна. Двадцать третийэтаж все-таки. Но те, от кого охранял меня Дойл, могли летать с тем же успехом,что и ходить. Существо, оставившее след лапы на моем окне, либо взобралось кнему как паук, либо прилетело.
Я сидела за своим столом, солнце грело мне спину; солнечныезайчики от бриллиантов в серьгах Дойла прыгали по моим сплетенным рукам,сверкая на зеленом лаке ногтей. Лак был в тон моего жакета и короткой юбки,сейчас не видной под столом. Солнечный свет и изумрудно-зеленая одеждапридавали моим волосам яркость настоящих рубинов. Все это дополнялось зеленью изолотом моих трехцветных глаз, и тени для глаз только подчеркивали зелень изолото. Помада – ярко-красная, и вся я лучилась красками и радостью. Одно изпреимуществ моего нынешнего положения, когда отпала необходимость выдавать себяза человека: мне не надо скрывать волосы, глаза и сияющую кожу.
У меня от недосыпания глаза жгло – и при этом мы по-прежнемуне имели понятия, что или кто наведалось к нам сегодня ночью. Так что я оделасьпо-деловому, но сделала более тщательный и яркий макияж, добавив себе немногоживости. Если меня сегодня ждет смерть, я хотя бы погибну красивой. Еще ядобавила к костюму маленький нож с четырехдюймовым лезвием. Его я привязала кверхней части бедра, и металлическая рукоятка касалась обнаженной кожи. Простоеприкосновение стали или железа могло затруднить любому фейри магическиедействия против меня. После сегодняшней ночи Дойл счел такую предосторожностьразумной, и я не стала возражать.
Я держала ноги скромно скрещенными, не столько из-заклиента, сидящего напротив, сколько из-за человека, устроившегося под моимстолом, скрывшегося в образованной столом пещере. Ну, в общем-то не человека –гоблина. Кожа у него белела как лунный свет, такая же бледная, как у меня, илиу Риса или Холода, кстати. Коротко остриженные, густые и мягкие вьющиеся волосыбыли так же абсолютно черны, как у Дойла. Ростом всего лишь четыре фута[4], он был похож на изумительно сделанную куклу-мальчика, если несчитать полоски радужно переливающихся чешуек вдоль спины да еще громадныхминдалевидных глаз, синих, как сегодняшнее небо, но с узкими эллиптическимизрачками, как у змеи. За идеальными губами, изогнутыми луком Амура, пряталисьвтягивающиеся клыки и длинный раздвоенный язык, от которых речь его становиласьшепелявой, если он за собой не следил. Китто не слишком-то хорошо чувствовалсебя в большом городе. Но ему становилось лучше, если он мог касаться меня,лежать, свернувшись у моих ног, сидеть у меня на коленях, прижиматься ко мне,когда я сплю. Сегодня ночью его из моей постели выставили, поскольку Рис был несогласен с его присутствием. Несколько тысяч лет назад именно гоблины лишилиРиса глаза, и он до сих пор не простил им этого. За пределами спальни Рискак-то еще терпел Китто, но и только.
Сам Рис расположился там, где ему приказал Дойл, – вдальнем от меня углу около двери. Его костюм был почти полностью скрыт поддорогим белым плащом, как две капли воды похожим на те, что носил ХэмфриБогарт, вот только сшитым из шелка, – есть на что посмотреть, но вряд лизащитит от плохой погоды. Рис был в восторге от того, что мы были частнымидетективами, и обычно надевал на работу либо плащ, либо какую-нибудьширокополую шляпу из своей постоянно пополняемой коллекции. Картину завершалаповязка на глазу. Сегодняшняя была белой, в тон его волосам и одежде, и покрытаузором, вышитым мельчайшими жемчужинками.
Рука Китто скользнула по моей затянутой в чулок лодыжке. Онне навязывался, ему просто было нужно касаться меня, чтобы чувствовать себяспокойней. Мой первый сегодняшний клиент сидел напротив меня, то есть напротивнас. Джеффри Мейсон – чуть меньше шести футов ростом, широкоплечий, стройный, вкостюме от хорошего портного, с грубоватыми, но тщательно ухоженными руками иотлично уложенными каштановыми волосами. Его улыбка сияла той яркой и идеальнойбелизной, которая создается лишь тщательной работой дорогого дантиста. Он былсимпатичен, но вполне зауряден. Если он и прибегал к услугам пластическойхирургии, то выбросил деньги на ветер, поскольку получил лицо того типа, чтокаждый признает привлекательным, но при этом не запоминает. Расставшись с ним,вы через две минуты вряд ли сможете припомнить хотя бы одну из черт его лица.Не будь он так шикарно одет, я бы предположила, что он из тех, кто мечтаетстать артистом, но из этих мечтателей мало кто может позволить себе великолепносшитые костюмы с ярлычком известного кутюрье.
Его улыбка оставалась безупречной, но глаза стреляли мне заспину, и в них улыбки не было. Он то и дело останавливал взгляд на Дойле, и емуявно стоило усилий не обернуться посмотреть на Риса за спиной. Джеффри Мейсонбыл не слишком обрадован присутствием в комнате двух охранников. Впрочем, этоне было чувством, которое обычно испытывают мужчины в присутствии моихтелохранителей, – ощущением, что если дело дойдет до драки, то им ловитьнечего. Нет, мистер Мейсон был обеспокоен излишне широкой аудиторией – дескать,я же "частный" детектив, а не "публичный". Он был такобеспокоен, что меня подмывало предложить Китто выскочить из-под стола с жуткимвоплем и показать ему "козу". Я так не поступила – это было бынепрофессионально. Впрочем, я получила удовольствие, обмозговывая эту идею,пока пыталась убедить Джеффри Мейсона прекратить нудить по поводу стражей иначать говорить по делу.
Лишь когда Дойл своим глубоким, рокочущим голосом заявил,что мистер Мейсон будет говорить либо со всеми нами, либо ни с кем, Мейсонзамолчал. Причем напрочь. Он сидел, улыбался и ничего не рассказывал.
Нет, конечно, он не молчал.
– Никогда не видел натурального "СидхеСкарлет". Ваши волосы как будто сотканы из рубинов.
Улыбнувшись и кивнув, я попыталась вернуться к делу:
– Благодарю вас, мистер Мейсон, но все же что привеловас в детективное агентство Грея?
Открыв великолепно очерченный рот, он предпринял последнююпопытку:
– Мне дали инструкцию, миз Ник-Эссус, говорить с вамибез свидетелей.
