Мне 20, и в этом диалоге я усваиваю четкую вещь: личные границы все-таки существуют.
Я приехала в школу-интернат. По карте – я тут впервые. Привезла бытовую химию и одежду, которую передали волонтеры. В данном случае я просто водитель. Из интерната вышли дети. Многие сразу меня обняли, ластились ко мне. Невозможно не обнять в ответ. Мне было приятно и неловко. Как можно обниматься с незнакомыми? А вдруг я плохая тетя? А вдруг я причиню зло?
Дети легко вошли в мое личное пространство, не подозревая о его наличии. Им никто не рассказал, что это неправильно. Так же легко они пустят и в свое личное пространство. И это даже не доверчивость, это дефицит любви и тактильной ласки, помноженный на неинформированность. Там, во взрослой жизни, этот дефицит может быть для них смертельно опасен.
Мне 25, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: мы сами устанавливаем свои личные границы.
Ко мне приехала подруга. Очень важный откровенный разговор. Мы, понизив голоса, говорим о сокровенном. В комнате играют дети: мой четырехлетний сын Данила и ее пятилетний Вова.
В кухню, где мы сидим, врывается Вова и начинает что-то увлеченно рассказывать маме. Подруга тут же отвлекается на него и изображает интерес: ее ребенок рассказывает про город роботов.
– Так о чем мы говорили? – спрашивает подруга спустя пять минут, когда выбегает ее сын.
– Я потеряла нить, – честно говорю я.
– И я…
И вот опять спустя время напряженный, важный разговор. В кухню влетает мой Даня.
– Мама, мама, мы там построили…
– Сынок, мы пока с тетей Машей разговариваем. Сейчас мы закончим, я обязательно подойду и посмотрю, что вы там построили, ладно? А пока я занята, – говорю я сыну и продолжаю, обращаясь к Маше: – Прости, и дальше что?
Мне 30 лет, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: чем раньше наши дети узнают о существовании личных границ, тем проще им будет это принять.
Личные границы – это границы доверия. Вы сами себе их устанавливаете, а ваши дети берут с вас пример. Эти границы могут меняться с течением времени: могут крепнуть, а могут проседать. Но они должны быть, и ваши дети должны о них знать.
Мой сын сейчас в комнате пишет первое в жизни признание в симпатии девочке. Она болеет, и он попросил купить ей цветы, чтобы отнести записку вместе с цветами в качестве лучей поддержки.
– Тебе помочь написать, Дась? – спрашиваю я.
– Нет. Я сам.
И вот пишет. Уже спрашивал, как пишется слово «нравишься» и «выздоровеешь», и сокрушался, что оба слова он написал без мягкого знака. Готово: витамин любви и участия в формате А4 детским почерком.
На улице ужасная погода. Я собираюсь по делам, по пути куплю и закину цветы и записку девочке, которой она адресована.
– Только не смотри, мам, не читай, – волнуется сын.
– Не буду, Дась. Можешь на меня рассчитывать.
– Это секрет.
– Сынок, я уважаю твое право на секрет и не стану читать твое признание. Это и правда очень личное.
– Да, очень личное.
Муж видит, как сын волнуется.
– Ладно, Дась, собирайся. Пойдем, и сам все подаришь, сам выберешь цветы. Это будет правильно, по-мужски. Когда нас, влюбленных мужиков, погода останавливала! Заодно погуляем.
– О, отлично. Тогда и сестру возьмите. Кто ж на свидание без кузнеца ходит? – шучу я.
Сыну важно, что взрослые уважают его границы, и это отличный урок. Для взрослых – урок уважения к чужим границам, для ребенка – урок осознания их наличия.
Осталось выучить, как пишется слово «нравишься», и можно считать себя совсем взрослым.
Мне 36, и в этой ситуации я усваиваю четкую вещь: с сегодняшнего дня станем стучаться, когда входим в комнату к сыну. Ему уже восемь.
