До спектакля оставалось полтора часа. Его играли лишь в третий раз, еще не очень «обкатали» на публике — было волнительно. И хотя это состояние обычно мобилизовывало, заставляло включиться, сосредоточиться, сейчас Эльза не могла себя заставить перечитать текст роли. А повторить было надо. Выпита четвертая чашка кофе: пальцы трясутся, а в голове все не проясняется. Настроиться совершенно невозможно. Она гримировалась и тупо твердила один и тот же абзац — который не особо получался на сцене — но не чувствовала ни строчки. В этом эпизоде женщина, которую она играет, влюблена и безумно счастлива. Может, потому ей и не дается этот кусок? Она никогда не была счастливой в этом смысле, откуда ей знать? Но ее утвердили на главную роль, а, значит, она изобразит это. Она почти всегда счастлива наедине с собой, а это практически то же самое. Она сейчас вспомнит и изобразит.
Но она не вспомнила и не изобразила, и вообще играла из рук вон плохо. Это было понятно и по лицам коллег и даже — увы — по реакции зала. А в том злосчастном диалоге вообще забыла слова: если бы не партнер, то вообще неизвестно, чем бы все закончилось. Потом, перед выходом на финальную сцену, споткнулась и чуть не растянулась на виду у зрителей. А выйдя, снова забыла, что именно должна говорить. Скользнула глазами по залу, и вдруг увидела знакомое лицо: этот мужчина часто бывал на спектаклях, сидел в первом ряду, пожирал ее глазами, воодушевленно хлопал и никогда не подходил после. Но на этот раз у него в руках был букет…
Нельзя разочаровывать зрителя в такой момент… Мужчина ободряюще кивнул. От этой неожиданной поддержки Эльза вдруг собралась и вспомнила текст. Но все равно впервые в жизни очень хотелось, чтобы спектакль быстрее закончился. Когда все вышли на поклон — хлопали мало, больше из вежливости, и это было справедливо, но ужасно обидно. Эльза, словно в прострации, улыбалась и ждала, когда все закончится. Все это не должно было произойти с ней. Все, что происходит со вчерашнего дня — словно из какой-то другой жизни. В этот момент мужчина из первого ряда встал и направился к сцене. В руках у него был букет сирени. На мгновение мелькнула мысль: а вдруг он подарит его кому-то другому?
Но мужчина решительно шел к ней. Он был высокий и поджарый, а куртка на нем сидела, словно китель. Во всей его внешности было что-то военное — таких редко встретишь в театре. Мужчина подошел ближе, лицо его оказалось смуглым, немного обветренным, а глаза — пронзительно голубыми. Такой вполне мог бы сыграть моряка.
— Спасибо, Эльза! Вы были великолепны сегодня, впрочем, как и всегда…
Эльза почувствовала, как стоящие по обе стороны коллеги чуть отодвинулись — настолько неправдоподобно прозвучал этот комплимент в такой день. Беря цветы, Эльза незаметно пожала руку мужчине и чуть слышно сказала:
— Благодаря вам.
Этот краткий, и, в общем-то, обычный между зрителем и актером диалог, вызвал в Эльзе больше чувств, чем весь спектакль. Стало отчаянно жаль себя: с тех пор, как умерла мама, никто не поддерживал ее в такие явно провальные моменты. А вот ведь как: есть люди, для которых это просто… Мужчина спустился со сцены, она еще раз поклонилась и почти побежала за кулисы, вместе со слезами стирая с лица ненавистный сегодня грим.
— Твоя истерика неубедительна. За сегодняшнюю игру я могу тебя уволить! Это же премьера, понимаешь ты или нет, Лизавета? Если ты будешь так играть, я быстро тебя заменю! Нет! Я тебя убью, просто убью!
Директор театра Каминский бушевал не на шутку. Актеры никогда не могли рассчитывать на его снисхождение, и сегодня он, как назло, весь спектакль сидел в зале. Но сейчас его трясущийся профиль попугая не смешил Эльзу, а тон голоса не пугал. Она, похоже, начисто потеряла способность воспринимать реальность. Она перестала плакать, но внутри словно образовался соляной столб, который мешал говорить и двигаться.
— Простите меня. Снимите зарплату, что ли… Я не знаю… Я не могла сегодня играть, но пыталась. Не хотела вас подводить. У меня большие неприятности — дайте мне неделю, я приду в себя.
— Чокнутая! Соберешься, зайдешь в бухгалтерию!
Дверь за Каминским захлопнулась с такой силой, что с потолка посыпалась побелка. Вот так всегда: только в бухгалтерии она узнает, уволят ее или оплатят отпуск.
Выйдя из театра, Эльза оглянулась: ей почему-то хотелось, чтобы голубоглазый мужчина из зала сейчас оказался поблизости. Но его не было. Никого не было, даже Стаса. Нужна ли она вообще кому-то? Слезы опять покатились по щекам, и Эльза решила не мешать им. Ничего, она поплачет, доберется до гостиницы, а завтра — на вокзал, в поезд, к морю. Впереди — дорога, которая поможет прийти в себя. Она попробует сыграть роль путешествующей барышни. Главное — уехать отсюда. Сбежать, сбежать из этого кошмара любой ценой.
Наутро в привокзальном кафе мысли Эльзы приняли другой оборот. Она вдруг подумала, что никогда не занималась своей жизнью — той, что вне театра. Всегда была полна идеями о любви, дружбе и красоте, прекрасными образами, но они существовали отдельно от нее и тоже напоминали своего рода театр. Не реализовывала своих желаний, а лишь мечтала об их исполнении. Не общалась с людьми, держась особняком, делая только то, что от нее требовали, и наскоро проживая дни от репетиции до репетиции, от спектакля до спектакля. А ведь многие люди живут иначе… Что они в этом находят, интересно?
Эльза решила попробовать. В конце концов, театра в ее жизни неделю не будет, и, может, удастся его чем-то заменить. Она займется своей жизнью. Например, проведет эту неделю у моря и остановится обязательно неподалеку от места, куда ее заводили лишь тревожные воспоминания. Найдет пляж, где среди камней друзья отца в ту ночь развели костер, и она, маленькая, слушала гитарный перебор, мамин смех и куталась в одеяло, совершенно счастливая — ведь с обоими родителями ей редко бывало хорошо… Как сквозь сон Эльза помнила лишь их бесконечные упреки друг другу, мамины голубые глаза и синюю ленту в рыжих развевающихся волосах, а еще — ее прозрачные платья, которые отец всегда прятал поглубже в шкаф. А еще мама громко смеялась, смеялась так, как будто всегда была счастлива. А с отцом, угрюмым и придирчивым, это, наверное, было не совсем так.
Да, она пойдет туда. Туда, где закончилась жизнь ее матери — веселой рыжеволосой женщины, которой так не хватало последние семнадцать лет. Эльза впервые за многие годы подумала об этом без слез.
Маму звали Мануэла — это странное имя дала воспитывавшая ее прабабка. Бабушка оставила девочку ей и сбежала в другой город, откуда так никогда и не вернулась. Об этой истории Эльза знала мало. Подробности умалчивались, и только отец в сердцах, бывало, говорил маме, что в ней бурлит «разгульная кровь предков». Мама в ответ только улыбалась, а затем впадала в задумчивость.
Странно, но после того, как у поездки появилась цель, Эльзе больше не хотелось думать о Стасе. Его измены вдруг показались полузабытой дурацкой пьесой.
В вагоне она быстро нашла свое место, и практически сразу увидела рядом широкоплечего парня в железнодорожной форме. Он предложил купить что-нибудь из бара, и Эльза заказала бокал белого вина — почему нет? А затем оглянулась по сторонам — ей вдруг захотелось компании. Права была улыбчивая кассирша.
