Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
Из кухни Лида уже не вернулась – было слышно, как открылась и закрылась дверь в кабинете отца. Ей было неуютно рядом со дочерью, Вера ей мешала.
Очень скоро девочка устала от обиды, перебралась в кровать и проспала до самого вечера. Открыла глаза и увидела папу.
– Малыш, как дела? – Родное лицо озарялось улыбкой, а в глазах плясали счастливые огоньки.
– Хорошо, – ответила малышка и улыбнулась.
– Я голодный, как лев, – он сделал страшное лицо и зарычал, – пойдем на охоту?
– Да! – Она засмеялась.
Прекрасно, что дети быстро забывают о прошлом. Можно себе представить, какими злыми вырастали бы люди, если бы помнили все детские огорчения. Ведь взрослые так редко думают о чувствах детей.
Вера тоже о многом забыла: ее маленький мир вращался по заведенному кругу. В нем были любящий папа, заботливая бабушка. Появилась школа, друзья. Музыка. Танцы. Бассейн. Ее загружали так, что домой она приходила лишь поздно вечером: лишь спустя годы Вера поняла, что делалось это специально. Лиду по-прежнему раздражало ее присутствие.
Гром грянул, едва девочке исполнилось девять. Даже загруженная собственными делами и учебой, она вдруг почувствовала, что дома происходит страшное. Отец, которому все эти годы удавалось сглаживать и скрывать невыносимый характер жены, больше не имел никакой власти над ситуацией. Лида окончательно озлобилась и замкнулась в себе. Она с каждым днем все больше худела, под глазами легли черные круги. Сил работать в школе у нее уже не было, и Александр Иванович настоял на том, чтобы она уволилась.
Начал водить Лиду по врачам, пытаясь спасти. Все произносили непонятное слово «депрессия». Отец с бабушкой долго шептались по вечерам в кухне и никак не могли понять, в чем же причина: ни жизненных потрясений, ни стресса или несчастий. Наоборот, устроенная комфортная жизнь!
Последовать советам докторов было, на их взгляд, немыслимо: изменить образ жизни или родить второго ребенка. Про образ жизни отец с бабушкой гадали каждый вечер: что делать? Отвезти Лиду к морю? Отправить ее в путешествия? Но она даже не выходит из дома, от всего отказывается! А на вопрос бабушки о ребенке папа только безнадежно махал рукой. Так, словно это было не проще, чем, скажем, слетать на Марс.
– Ей даже Верочка не нужна, – сказал папа однажды шепотом.
– Господи, – тяжело вздохнула бабушка, – в кого наша Лидка такая? И мне все время одно и то же твердит: «надо было аборт», «надо было аборт».
– Тише, – цыкнул на тещу отец, – вдруг Верочка проснулась.
Он шумно отодвинул табурет и пошел в детскую, а Вера чудом успела добежать до кровати, чтобы спрятаться под одеяло, притворившись спящей. Но слово «аборт» теперь уже засело, как гвоздь, в ее голове.
Однажды Вера вернулась из школы раньше обычного – учитель рисования заболел, и последний урок отменили. Она позвонила в дверь, но никто не открыл. Понятно, что папа в университете. Но куда могли подеваться бабушка с мамой?!
Вера открыла дверь своим ключом, который всегда был в портфеле «на всякий случай», и вошла.
В квартире оказалось подозрительно тихо. В кухне – никого, в гостиной – тоже. Она вошла в свою комнату, бросила портфель и решила, что свободные два часа до музыкальной школы можно почитать. Все книги хранились в кабинете Александра Ивановича – в высоченных, до потолка, книжных шкафах со стеклянными дверцами. Он никогда ничего не запирал, только убирал на самые верхние полки те издания, которые не должны были, по его мнению, попасться на глаза Вере. Но она-то знала, что за занавеской стоит стремянка, а уж с ее помощью можно добраться хоть до потолка! И пока дома никого нет – самое время.
Девочка уверенно распахнула дверь кабинета. Стремянка почему-то валялась прямо посередине комнаты, а с потолка свисало длинное Лидино платье. Она подняла голову и тут увидела ее саму – лицо мамы с вывалившимся синим языком и вытаращенными глазами было повернуто прямо к ней.
Вера широко распахнула рот в безмолвном крике и повалилась без сознания на пол...
С той минуты она замолчала. Ни одно слово не могло сорваться с непослушных Вериных губ. А ведь она хотела, пыталась. Открывала рот и шамкала, как немая, заливаясь слезами. Она стала похожа на невыносимо живучую рыбу, которую навсегда вытащили из воды.
Папа с бабушкой не сразу заметили, что происходит: были слишком заняты Лидой. И только на четвертый день – после похорон и поминок – отец понял, что дочь не может говорить.
И снова началась больничная круговерть – врачи, лучшие специалисты, неврологи, отоларингологи, терапевты. К кому только из детских логопедов ее не возили – в городе таких не осталось. Целых пять лет никто не мог вытянуть из Веры ни единого слова. Она была совершенно нормальным ребенком: все слышала и понимала. В речевом аппарате, сколько ни обследовали, никаких нарушений найти не смогли. Девочка просто молчала, и все.
Даже учителя в школе к ней приспособились: никогда не вызывали к доске, давали только письменные задания.
Особенно мучилась с безмолвной ученицей англичанка Светлана Сергеевна – потихоньку оставляла ее после уроков и давала слушать записи, читала вслух книги. Вера поняла, хотя и не сразу, что учительница влюблена в папу и относится к ней как к собственной дочке. Хочет помочь. Только Александр Иванович никак не желал замечать ее особой привязанности: после смерти мамы он не обращал внимания на женщин. Вел себя так, словно никакого различия полов в природе не существует. А ведь он был еще не старым человеком – чуть-чуть за пятьдесят. Сейчас эти близкие «пятьдесят» казались периодом расцвета.
Девочка видела, как страдает бедная Светлана Сергеевна, и, чтобы хоть чем-то компенсировать ей безразличие отца, усердно занималась английским. Читала про себя, писала, учила новые слова, которые не могла произнести вслух. Но они четко звучали в ее голове.
После смерти мамы с Верой случилась еще одна странность: она научилось видеть чувства людей. Оказалось, что каждое из них имеет свой цвет. Вокруг отца всегда витала черная дымка – девочка знала, что его сердце не может оправиться от удара. Догадывалась, что в смерти Лиды он винит только себя. Бабушкина тоска была свинцового цвета – плотный серый туман над головой. У чувств Светланы Сергеевны был нежно-розовый оттенок, который изредка становился бордовым. Кажется, в моменты отчаяния.
Вере было легко понять, как относятся к ней одноклассники и учителя. Преподаватели часто испытывали жалость – синий цвет, – ученики, бывало, завидовали особому положению Орловой – «ее никогда не спрашивают», – и тогда воздух вокруг их голов окрашивался в темно-зеленый. Эмоции людей менялись, краски над ними – тоже. Это было красиво.
А потом ее способность пропала так же, как появилась – внезапно. Когда Вере исполнилось пятнадцать, она начала мучить себя вопросом, почему мама так поступила. Чтобы покончить с собой, человек должен дойти до последней точки отчаяния – прозябать в нищете, быть никому не нужным. У мамы была семья, был достаток – все, чтобы жить и радоваться. Значит, существовала какая-то тайна, о которой взрослые Вере не говорили.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
