Книга Полная иллюминация - Джонатан Сафран Фоер

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ Битцл Битцл Р с группой крепких парней из деревни Колки выволок-таки повозку на берег; еще ни разу его сетям не доводилось приносить столько добычи. Однако среди останков тело так и не было обнаружено. На протяжении последующих ста пятидесяти лет штетл будет проводить ежегодное состязание по «поиску» Трахима, хотя приз за победу специальная прокламация упразднит уже в 1793 году по настоянию Менаши, который заявит, что после двух лет в воде всякий труп начинает распадаться на части, а значит, поиск его не только утрачивает смысл, но и чреват препротивными — и еще того хуже — множественными находками, что невероятно усложнит процедуру выявления победителя, поэтому состязание превратилось скорее в празднество, для которого несколько поколений вспыльчивых пекарей П выпекали особые мучные угощения, а девочки штетла наряжались подобно двойняшкам в тот судьбоносный день: шерстяные брючки с подвязками на концах и холщевые блузки с круглыми воротничками, отороченными голубой бахромой. Мужчины съезжались из дальнего далека, чтобы нырнуть в воду вслед за парусиновыми мешками, которые бросала в Брод Царица Реки. Мешки были набиты землей — все, кроме одного, с золотом.

Находились и те, кто полагал, что Трахима отыскать не удастся, что течение, вечно перемещавшее с места на место песок и гальку, позаботилось о его погребении. Совершая свои ежемесячные кладбищенские обходы, эти люди приносили на берег камушки и говорили что-то типа:

Бедный Трахим. Не довелось мне его хорошенько узнать.

А мог бы.

или

Мне тебя не хватает, Трахим. Хоть мы и не встречались.

или

Спи, Трахим, спи. И храни нашу мельницу от напастей.

Находились и те, кто считал, что Трахима не пригвоздило к речному дну одной из двух оглобель повозки, а унесло в открытое море вместе с самым главным его секретом, закупоренным в нем, как любовное послание в бутылке, на которую во время романтической освежающей прогулки суждено наткнуться однажды утром ничего не подозревающим влюбленным. Не исключено, что он или какая-нибудь его часть были выброшены на пляж Черного моря или на берег Рио, а то и добрались до самого Эллис Айленда.

А может, нашла и приютила его какая-нибудь вдова: купила ему удобное кресло, переодевала свитер каждое утро, брила щеки, покуда щетина не перестала расти, укладывала рядом с собой в постель каждый вечер, нашептывала сладкие глупости в пустоту, что некогда была ухом, смеялась вместе с ним за чашечкой черного кофе, плакала вместе с ним над желтеющими фотографиями, предлагала завести детей в приступе зеленой тоски, скучала по нему перед тем, как самой заболеть, завещала ему все свое состояние, думала только о нем на смертном одре, хоть и знала, что все сама себе нафантазировала, но верила все равно.

Иные утверждали, что тела и вовсе не было. Трахим, мошенник, задумал умереть, не умирая. Он нагрузил повозку скарбом, доехал до неприметного безымянного штетла (который вскоре прославится по всей Восточной Польше своим ежегодным празднеством, Днем Трахима, и станет носить его имя, как сиротка, ибо на карты и в мормонские переписи он попадет под именем Софьевка), в последний раз потрепал по гриве свою безымянную кобылу и пришпорил ее с обрыва в омут. Бежал ли он от долгов? От нежеланной, устроенной по сговору, женитьбы? От вранья, в котором сам запутался? И стала ли эта смерть важной вехой на его жизненном пути?

Конечно, нельзя забывать и тех, кто нажимал на умственную неполноценность Софьевки, на то, как он целыми днями сидит нагишом в фонтане распростертой русалки, оглаживая одной рукой ее чешуйчатый тухес с таким трепетом, будто это не тухес, а головка новорожденного, оглаживая другой рукой свою собственную головку с таким видом, будто нет в мире ничего более естественного, чем кончать в кулак — неважно где и при каких обстоятельствах. Или как однажды его обнаружили на лужайке перед домом Многоуважаемого Раввина, с ног до головы обмотанного белыми нитками, и как он сказал, что завязал узелок на указательном пальце, чтобы не забыть нечто необычайно важное, но потом, боясь забыть про указательный палец, завязал другой узелок на мизинце, затем еще один — от шеи до талии, — но, опасаясь, что и этого будет недостаточно, протянул узелки от уха — через зуб — вокруг мошонки — к пятке, рассчитывая, что таким образом тело станет служить ему напоминанием о теле, но оно почему-то служило напоминанием только об узелках. Заслуживает ли его рассказ доверия?