— Инспектор побеседует с тобой, Селин, — сказал директор, а мне показалось, что он охотно добавил бы: «если ты не имеешь ничего против» или нечто в этом роде.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Селин.
— Привет, — ответил я, — садись.
Директор вышел. Я впился глазами в лицо Селина, пытаясь уловить облегчение или растерянность, но ничего не заметил.
— Если хочешь, — предложил я, следя за ним, — выйдем во двор.
— Так ведь дождь! — улыбнулся Селин.
— Ну ладно. Есть претензии, жалобы?
— А как же, — заявил он (я встрепенулся), — есть претензии!
Уткнувшись в бумаги и не глядя на него, я спросил:
— Чем недоволен?
— Ребят у нас мало. Группы по десятке! Со всей школы две команды наберешь, а на регби и того меньше. Неинтересно!
— Это что же, мне…
Я вовремя остановился, потому что чуть не брякнул сердито: «Это что же, мне для твоей команды шпану отлавливать по притонам?»
— На что сам жалуешься?
— Я же говорю — ребят мало!
В его честных глазах не было ни капли иронии. Над чем они все-таки смеялись с директором в коридоре?
— Тебе здесь не скучно?
— Что вы! Я староста группы, — с достоинством сообщил он, тронув матерчатую нашивку на рукаве, — времени не хватает скучать.
Ах, даже староста! Не знал я, что в спецшколах привлекают подопечных к управлению. Да и в обычных вроде бы тоже этим не балуются. Оригинально!
— Как же ты сюда попал?
Селин хохотнул.
— Ерундой занимался с ребятами… Бывало, зайдем в магазин, каждый сопрет лампочку, мяч или там дверную ручку, а потом в другом магазине заменим это барахло на точно такое же. Или ценники переставим. Таблички всякие — «не курить», «не сорить» — срывали и вешали себе на грудь. Еще указатели к туалетам снимали и приколачивали у полицейских участков. А то молоко крали и в почтовые ящики выливали. У нас в заброшенных домах лежбища были, так мы все туда стаскивали, пока шатуны не прогнали. Ну, еще автомобили сцепляли…
— Как это — сцепляли?
— У нас двойные крючки были из нержавейки. Машины на улицах плотно стоят, ну, мы бампер к бамперу и цепляли.
Он рассказывал о своих делах спокойно и равнодушно, словно все это было очень давно и не с ним. Перевоспитали уже или считает прошлые свои забавы нормальным досугом? Вот я сижу тут с ним, слушаю про его подвиги на арлимском пепелище, а мой сын в это время сцепляет автомобили или заливает молоком ящики. Черт его знает, с кем связался и почему не ходит в школу…
— Чем вы занимаетесь в мастерских? — перебил я Селина.
— Как чем? Наша группа пулемет собирает, крупнокалиберный.
— Зачем вам пулемет?
— Ну, приятно иногда пострелять. Я в детстве самопалы делал…
— А сейчас?
— Что — сейчас?
— А сейчас не делаешь?
— Зачем? Пулемет ведь!
— Да, пулемет — это не самопал. И боеприпасы к нему сами делаете?
— Конечно. Я придумал, как быстро гильзы обжимать.
— Молодец! — похвалил я его. — А не боитесь ранить кого-нибудь?
— Что вы! — удивился Селин. — У нас есть очень хорошее место для стрельбы! Вот если самопалы — тогда точно кого- нибудь убьет. В нашем дворе двоим пальцы поотрывало.
— Ну ладно… Что это?
За окном кто-то затрещал и засвистел. Селин вытаращил на меня глаза.
— Это соловей, — осторожно сказал он. — Значит, дождь перестал.
— А разве они осенью поют?
— Поет ведь этот.
— Хорошо, свободен. Позови директора.
Пришел директор. Селин остался стоять в дверях.
— С Гузиком я закончил.
— Ага. Ну, иди, Селин. Впрочем, пришли… — Он вопросительно посмотрел на меня.
— Напоследок, скажем… — я как бы наугад провел по списку, — вот этот. Пит Джеджер.
— Позови Пита, — сказал директор как ни в чем не бывало.
Селин кивнул и вышел. За стеной тихо загудел лифт. Директор между тем сел в кресло напротив и стукнул пальцем по бумагам Селина.
— Один из самых трудных подростков. Полнейшая невосприимчивость к требованиям подчинения закону и в большой степени недальновидный гедонизм. Мы возились с ним два года. Теперь его не узнать.
— Чем же вы его обломали, пулеметом?
Директор слабо махнул рукой.
— Пулемет — это пустяки, это уже потом, чтобы снять остаточную агрессивность ну и чтобы свободного времени не оставалось. Не вдалбливать же им с утра до вечера биографии отцов-основателей? Мы прививаем…
Директор не успел договорить, что именно они прививают, как в дверь постучался и вошел охранник, высокий, чем- то похожий на Селина, повзрослевшего лет на двадцать, с густой шевелюрой и низким лбом.
— Вы за Джеджером посылали, — сказал он, подобострастно глядя на меня. — Так он все еще в изоляторе. Не может, извините, прийти.
— Что он натворил? — полюбопытствовал я.
— Почему же — натворил? Он болен. Температура…
— Слушайте, Пупер, — вдруг рявкнул директор, — вы не включили кондиционер!
Они начали громко выяснять, почему не включен кондиционер, кто спит во время дежурства, куда исчезает туалетная бумага, а я не торопясь извлек из стопки дело Джеджера и небрежно пролистал его. К шумной перебранке я не прислушивался, это все дешевый театр, балаган. Кто бы сомневался, что вызов Пита кончится подобным образом.
— Вот что, — сказал я, когда они замолчали, — нам не помешает осмотреть и изолятор. Он где у вас — на втором?
Я был уверен, что директор сейчас лихорадочно придумывает, как не допустить меня к изолятору или отвлечь внимание от Джеджера. Если он объявит Пита остроинфекционным больным, тогда он последний дурак. И вообще, что бы он ни сказал — не в его пользу. Послать-то он за ним послал!
Директор глянул на часы и со словами «В изолятор, так в изолятор» поднялся с места. Пупер кинулся открывать ему дверь, но директор оттер его в сторону и вежливо пропустил меня вперед.
Миновав холл второго этажа, мы пошли широким коридором. На стенах висели репродукции чего-то классического: люди, кони, батальные сцены… Высокие двустворчатые двери. Сквозь матовое стекло доносился смех, кто-то декламировал стихи пронзительным голосом. Пупера не было видно, он исчез еще на первом этаже. Мы свернули в узкий переход и вышли у спортзала. Оттуда шел металлический лязг, перемежаемый глухими ударами.
— Опять на палках сублимируют?
— Нет, — улыбнулся директор, — сегодня они работают на снарядах.
