Бабушка открыла тяжелую деревянную дверь, защищавшую дом от палящего солнца и непрошеных гостей, когда отец притормозил на скалистой площадке рядом со входом в дом.
Отец был раздражен. Это было видно уже по тому, как он захлопнул дверь машины. Однако бабушка оставалась спокойной. Она стояла в проеме двери своего дома с достоинством, подобающим ее званию шерифы, а затем сказала низким голосом на берберском диалекте:
— Салам алейкум, сын мой, я рада, что ты приехал к нам, чтобы увидеть свою дочь. Но до того как это произойдет, ты выпьешь со мной чаю, который я приготовлю для тебя, и я поговорю с тобой о том, что сказал Аллах о совместной жизни женщин и мужчин.
Отец поклонился бабушке и поцеловал ей руку. Затем ответил ей по-арабски:
— Лала Рахма, уважаемая Рахма, извини, если я буду невежливым, но я хочу немедленно увидеть мою дочь.
Бабушка была очень сильной старой женщиной и, наверное, единственной женщиной, которую отец уважал как равную себе по рождению.
Она ответила:
— Это мой дом, и ты — желанный гость в нем, сын мой. Но до того как ты увидишь мою внучку, ты сначала выпьешь чаю. Воистину, да поможет мне Аллах.
Бабушка провела отца в первый внутренний двор, где на огне уже стоял чайник. Затем она села и знаком пригласила его тоже сесть.
— Сын мой, — сказала она, — я знаю, как нелегко в наше время содержать семью, и я знаю, что у тебя много забот. Но это не дает тебе права бить свою жену — мою любимую дочку. Ты несешь ответственность за нее, как несет ответственность за тебя Аллах, ибо сказано в Коране: «Из Его знамений — что Он создал для вас из вас самих жен, чтобы вы жили с ними, устроил между вами любовь и милость».
Отец беспокойно ерзал на своих подушках. Он ненавидел дискуссии с бабушкой.
— Откуда ты знаешь, что написано в Коране? — спросил он. — Ты ведь даже читать не умеешь.
Бабушка сохраняла полное спокойствие. Она поднесла стакан с горьким чаем ко рту и сделала маленький глоток.
— Сын мой, ты умный и сильный человек. Да, я не умею читать. Когда я была маленькой девочкой, в школу разрешалось ходить только мальчикам. Но не забывай, что я — шерифа. То, что ты узнаешь из книг, я знаю своим сердцем. Грамотность сердца важна так же, как и грамотность ума.
Отец сделал глоток.
— Но в Коране написано и это, лала Рахма: «А тех, непокорности которых вы боитесь, увещайте и покидайте их на ложах и ударяйте их». Лала Рахма, твоя дочь — не тот человек, которого, как тебе кажется, ты знаешь. Твоя дочь сейчас — моя жена. Я бью ее, когда хочу. Потому что я — ее муж.
Бабушка посмотрела на отца. Глаза ее были полны печали. Она видела в нем зло. И она видела в нем добро. И она предчувствовала, что зло победит.
— Читай Коран так часто, как можешь, — сказала она. — Он должен очистить твою душу. Да хранит Аллах тебя и мою любимую дочь.
При этом бабушка незаметно скрестила пальцы левой руки — от злого взгляда.
Отец вскочил и закричал:
— Жена, где ты? Покажи мне мою дочь!
Затем он бросился во второй внутренний двор и нашел меня, закутанную в пеленки, на груди моей мамы. Он грубо вырвал меня из ее рук и прижал к себе. Его глаза увлажнились, лицо стало совершенно спокойным.
— Мой цветок, — прошептал он, — мой цветок из пустыни. Уарда, цветок — пусть это будет твоим именем.
В тот же день он посадил мою мать, моего брата Джабера и меня в машину и уехал с нами назад в Агадир.
Город у Атлантики
В городе у Атлантики отец с трудом сдерживал свое нетерпение, так он хотел официально зарегистрировать меня. С тех пор у меня в документах записано: «Саилло, Уарда, родилась в Агадире, Марокко, 24 января 1974 года».
Отец ненавидел сельскую местность, он ненавидел мою бабушку, он ненавидел Е-Дирх. Поэтому он не хотел, чтобы в документах это место было указано как место моего рождения.
Наш дом находился в тупике квартала Нуво Талборжт в центре города. Перед домом росло оливковое дерево. Когда оливки падали на землю, девочки выскакивали на улицу, пока не приехали мужчины из города на больших грузовиках, и собирали плоды в свои фартуки. Дома женщины разрезали твердую оболочку оливок острым ножом и клали их в соленую воду, чтобы они потеряли горький привкус.
Я лежала, завернутая в пеленки, на толстой подстилке из овечьей шерсти в постели моих родителей. Мать кормила меня грудным молоком, когда я хотела есть, и меняла мне пеленки, когда они пачкались.
В детстве наш дом казался мне очень большим. Сейчас я знаю, что это не так. Это был маленький домик, такой же, как почти все дома в Нуво Талборжте. Отец за бесценок купил его у государства, после того как большое землетрясение в 1960 году разрушило город.
За покрытой синей краской входной дверью находился длинный коридор, пол которого был украшен черно-белой мозаикой. Мне мозаика казалась очень красивой, хотя это был очень простой узор. Летом мы поливали водой прохладные камни коридора и голышом на животе или на попках скользили по ним взад-вперед.
Дверь с правой стороны коридора вела в гостиную. Но это уже была не гостиная, потому что здесь находилась мастерская отца — с тех пор, как ему пришлось закрыть свою маленькую лавку возле большой мечети. Он ремонтировал радиоприемники, телевизоры, пишущие машинки и телефоны. В его бывшей лавке разместился ресторан, в котором готовили цыплят на гриле. Иногда, когда у нас бывали деньги и нам очень хотелось есть, мы отправлялись туда и покупали трех жаренных на гриле цыплят. Одного из них целиком съедал мой брат Джабер. Если ему не доставалось цыпленка, он плакал и не хотел есть вообще ничего.
Отец ругал его:
— Джабер, сын мой, ты такой же пожиратель мяса, как и твой дед. Смотри, скоро начнешь кудахтать, как курица.
Мы, дети, постоянно ждали, что Джабер наконец однажды закудахчет. Но этого так никогда и не произошло.
Отец справлялся со своей работой так хорошо, что даже люди из окрестностей Агадира привозили свои электроприборы к нам на Рю эль-Газуа, 23. Наша бывшая гостиная была забита радиоприемниками, телевизорами и сломанными телефонами.
Самый лучший радиоприемник принадлежал нам. Он был большой, как шкаф, коричневый, с громкоговорителями, затянутыми бежевой материей. Приемник стоял наверху, на втором этаже, и отец включал его по утрам. Лишь он имел право включать приемник. Тогда у нас в доме целый день играла чудесная арабская музыка. Иногда мама танцевала под мелодии песен Ом Калтум.
Ом Калтум приехала из Египта. Она была первой женщиной, которая осмелилась петь публично, как мужчины, но, что удивительно, ее песни все же передавали по радио. Для мамы Ом Калтум была героиней. Для меня она и сегодня остается ею. Мать знала тексты всех ее песен наизусть и подпевала своим глубоким голосом. Ее любимой песней была «Амель Хайяти»:
