Книга Беседы с дочерью об экономике - Янис Варуфакис

Два вида достояния

На Эгине вечереет. Середина лета. Ты сидишь на веранде и наблюдаешь, как пламенеющее солнце погружается в море. Если я подойду к тебе и начну излагать, что мне на ум взбрело, ты рассердишься, что я испортил тебе лучшую минуту жизни.

Другим летним вечером, в Марафоне, мы ужинаем компанией. Твой друг Парис привлек всеобщее внимание. Он рассказывает анекдоты, и все мы смеемся, даже ты, хотя тебя рассмешить не так просто. Вдруг капитан Костас, причаливший со своим рыболовецким судном недалеко от таверны, просит о помощи. Якорь ушел на глубину, и цепь порвалась от большого напряжения. «Прошу тебя, – обратился он к тебе, – так как ты умеешь нырять, можешь сейчас нырнуть и продеть эту веревку через скобу якоря? Я бы нырнул, но у меня ревматизм, спина болит». «Да, конечно», – говоришь ты, чтобы не упустить шанса стать героиней дня; и у всех на виду ныряешь в море.

Итак, ты помнишь закат, ты помнишь шутки Париса, ты помнишь свою радость, после того как нырнула, чтобы помочь капитану Костасу. Три вещи были прекрасными, были добром, были благом. Но они не были товаром.

В чем различие между благом и товаром? Товары – это блага (например, твой iPad), но блага – не обязательно товары. Товары – это блага, которые производятся на продажу. Закат на Эгине, анекдоты Париса и ныряние ради капитана Костаса невозможно выставить на продажу.

Не знаю, обращала ли ты на это внимание, но в обществе, в котором мы живем, все чаще смешивают блага с товарами. Чем дороже какой-то товар, тем более желанным он становится. Конечно, с товарами это так, потому что благодаря этому поддерживается производство: чем больше мы готовы заплатить за iPad, тем больше этих устройств готова производить фирма Apple. Но об анекдотах Париса мы так никогда не скажем. Если мы предложим заплатить Парису, чтобы он рассказал побольше анекдотов, это будет выглядеть странно. Скорее всего, как только мы ему заплатим, он начнет рассказывать их совсем не смешно. То же самое, если бы капитан Костас решил заплатить тебе за ныряние: твой подвиг сразу бы обесценился, ты не почувствовала достоинство смелости, азарт приключения, свободу нырнуть просто так, по дружбе.

Если Парис, когда вырастет, станет профессиональным комиком, а ты решишь выучиться на профессиональную ныряльщицу, тогда анекдоты и ныряния станут товарами. Вы будете их продавать за деньги: они приобретут рыночную стоимость. Цена товара соответствует меновой стоимости блага, выставленного на продажу; другими словами, соответствует ценности тех вещей, которые ты могла бы приобрести, предложив какому-то покупателю анекдоты или ныряния.

Но жизненная ценность ныряния, заката и анекдота – совсем другое. Все три вещи могут иметь огромную жизненную ценность и не иметь меновой ценности, меновой стоимости – закат ты не продашь. И напротив, можно рассказывать анекдоты без всякого удовольствия (особенно со сцены) и получать за это большие деньги.

Итак, две ценности, жизненная и меновая, – совсем разные. Но зачастую в современном обществе признаются только меновые ценности. Что не имеет цены, что нельзя выгодно продать, то считается лишенным значения. И наоборот, в наших обществах ошибочно считают, что если какое-то благо стоит дорого, если его меновая стоимость большая, то тогда это благо и полезнее всего для общества. Если мы говорим об iPad, то он очень полезен. Но не всякое благо имеет цену.

Рынок крови

Во многих странах кровь сдают бесплатно: доноры-добровольцы считают своим долгом помочь собратьям, жизнь которых в опасности. В других странах доноры получают плату за сданную кровь. Где, как ты думаешь, больше сдается крови? Где доноры получают плату за то великое благо, которое они жертвуют, или где не получают платы?

Думаю, ты угадала правильный ответ. Давно отмечено, что в тех странах, где доноры получают деньги за сданную кровь, собирают крови гораздо меньше, чем в странах, где кровь сдают добровольно и бесплатно. Плата отвращает многих из тех, кто хотел бы сдавать кровь добровольно, по порыву души, а не ради собственной пользы; а привлекает плата не многих.

Те, кто смешивает понятие блага с понятием выгоды, не могут понять, что сдача крови уменьшается, когда донорам начинают платить. Они спрашивают, почему же это доноры отказываются сдавать кровь, когда им собираются заплатить. Они не понимают, что жизненные ценности перестают что-то значить, если их оценивают выгодой!

Сейчас для тебя это уже просто: ты вспоминаешь, как нырнула по просьбе капитана Костаса. Он просто тебя попросил вечером нырнуть, чтобы помочь с якорем, и радость от вклада в общее дело и чувство, что ты поступаешь хорошо и «героически», пересилили страх перед темнеющим морем и неприятное ощущение, когда соль оседает на волосах. Вполне вероятно, что если бы он сказал: «Вот тебе пять евро, чтобы ты нырнула», ты бы не стала это делать. Подсознательно тебе бы не понравилось, что твой вклад, твой героизм и твоя радость стоят всего лишь пять евро. Ты бы даже сочла, что этих денег недостаточно, в сравнении с тем, что ты можешь наглотаться соленой воды, а потом будешь сохнуть. А вот твою безвозмездную радость, что ты нырнула, чтобы с удовольствием помочь капитану Костасу, уже ни на что не променять.

То же самое действительно и для донорства. Многие доноры радуются уже тому, что сдают кровь безвозмездно. Когда им предлагают за это деньги, они уже как бы не вносят свой вклад в общее дело, а получают частное возмещение, что разрушает радость от соучастия в общем деле. А для них радость важнее, чем трата времени и сил при сдаче крови и боль от донорской иглы.

Если мы проанализируем, что произошло в двух случаях, в случае ныряния по просьбе капитана Костоса и в случае сдачи крови, получится, что, когда меновая стоимость блага поднялась с нуля до некоторой положительной отметки, его жизненная ценность стремительно упала. В результате никто не хочет делать за плату то, что с удовольствием делал даром!

Оскар Уайльд определил циника как человека, который всему знает цену, но не знает ценности чего-либо. Наше общество в таком случае становится с каждым годом все более циничным. И нет никого циничнее того экономиста, который скажет, что нет никакой ценности кроме меновой и что мол жизненные ценности не востребованы в современном обществе, которое обо всем судит по рыночной стоимости. Но каким образом меновая ценность взяла верх над жизненной?

Экономия или экономика?

Представь такую сцену: мы празднуем Пасху. Весь день мы едим праздничные блюда. Мы, старшие, два дня трудились, чтобы приготовить еду, привести дом в порядок и накрыть на стол. Вечером я прошу тебя немного прибрать в доме. А ты уставшая, говоришь: «Сколько тебе заплатить, папа, чтобы мне не мучиться? Хочешь, я разобью копилку и заплачу тебе?» Как, ты думаешь, я это восприму? Вряд ли ты придумаешь, чем заплатить, чтобы смягчить мой гнев.

В семье или в команде каждый делает работу за другого. Это тоже можно назвать обменом, в некотором смысле, но это не торговый обмен. Когда мы помогаем друг другу поддерживать порядок в доме, такой обмен помощью больше всего напоминает обмен дарами, гостеприимство, а не рынок. На рынке обмен товарами и услугами идет безлично, на основании только меновой стоимости.