Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Возвращение к работе помогло побороть и повсеместность. В иудейской традиции существует семидневный период интенсивного оплакивания, называемый «шива», после которого человек должен вернуться к привычным обязанностям. Психологи советовали мне как можно быстрее вернуть жизнь сына и дочери в обычное русло. Поэтому через десять дней после того, как Дэйв покинул нас, они пошли в школу, а я начала ходить во время их уроков на работу.
Мой первый день в офисе прошел как в тумане. Я проработала операционным директором Facebook уже больше семи лет, но сейчас все казалось мне незнакомым. На первом совещании единственной моей мыслью было: «О чем они все говорят и почему вообще это важно?» Потом, в какой-то момент, меня втянули в дискуссию, и на секунду — может быть, полсекунды — я забыла. Я забыла о смерти. Я забыла, как Дэйв лежал на полу в спортзале. Я забыла, как смотрела на его гроб, опускающийся в землю. На третьем совещании в тот день я на несколько минут заснула. Конечно, я была смущена, обнаружив, что клюю носом, но помимо этого я ощутила благодарность — и не просто потому, что заснула за столом. Впервые я расслабилась. Дни превращались в недели и месяцы, и я постепенно могла концентрироваться все дольше. На работе я могла чувствовать себя собой, а доброе отношение коллег показало мне, что не все в моей жизни ужасно.
Я всегда считала, что на рабочем месте люди должны ощущать поддержку и понимание. Теперь я знаю, что после трагедии это становится еще более важным. Но, увы, встречается такое гораздо реже, чем должно бы. Лишь 60% работников частного бизнеса получают оплачиваемый отпуск в случае смерти кого-то из близких — и обычно всего на несколько дней. А когда они возвращаются к работе, пережитое не дает им трудиться результативно. Если же к горю добавляется экономический стресс, то это уже двойной удар. Только в Соединенных Штатах потери продуктивности, связанные с личными трагедиями работников, могут стоить компаниям до 75 млрд долларов ежегодно. Эти потери можно было бы сократить, а груз, лежащий на плечах страдающих людей, облегчить, если бы работодатели предоставляли им отпуска, гибкий и сокращенный график работы, а также финансовую помощь. Для компаний разумный подход к здравоохранению, пенсионному обеспечению и отпускам по семейным и медицинским обстоятельствам — это долгосрочные вложения, которые окупаются большей лояльностью и высокой продуктивностью сотрудников. Оказание поддержки в трудных обстоятельствах — это не только человечно, но и мудро с точки зрения бизнеса. Я была очень благодарна Facebook за то, что там предоставляют достаточно продолжительные отпуска после потери близких, а после смерти Дэйва я стала работать вместе с нашей командой над тем, чтобы расширить эту политику.
Самым сложным из трех «П» для меня оказалось постоянство. На протяжении многих месяцев я, что бы ни делала, чувствовала подавляющую и отупляющую боль. Большинство знакомых мне людей, переживших трагедии, утверждали, что со временем печаль утихает. Они убеждали меня в том, что придет день, когда я смогу думать о Дэйве с улыбкой. Я им не верила. Когда мои дети плакали, я с ужасом представляла себе всю их последующую жизнь без отца. Дэйв пропустит не один футбольный матч… а все футбольные матчи. Все школьные дебаты. Все праздники. Все выпускные. Он не поведет нашу дочь к алтарю на ее свадьбе. Страх перед целой жизнью без Дэйва парализовал меня.
В своем отчаянии я была не одинока. Испытывая страдания, мы обычно не в состоянии увидеть их пределы. Исследования «аффективного прогнозирования» — наших представлений о том, как мы станем чувствовать себя в будущем, — показывают, что мы склонны переоценивать длительность воздействия на нас негативных событий. Студентов одной группы попросили представить, что существующие у них в данный момент романтические отношения прекратились, и попытаться оценить, насколько несчастными они будут чувствовать себя спустя два месяца. У другой группы спросили, как они оценивают уровень их счастья спустя два месяца после настоящего разрыва. Те, кто пережил реальный разрыв, оказались гораздо счастливее, чем ожидали те, кто его лишь представлял. Также люди переоценивают негативное влияние других стрессовых событий. Младшие профессора университета предполагают, что, лишившись должности, будут чувствовать себя подавленными на протяжении последующих пяти лет. Но на самом деле такого не происходит. Студенты думают, что будут несчастны, если их поселят не в то общежитие, в которое они хотят. Это тоже не так. Меня два раза селили в худшее общежитие моего колледжа, поэтому я точно это знаю.
Так же, как тело обладает физиологической иммунной системой, разум обладает своей — психологической. Когда что-то идет не так, в нас инстинктивно включаются защитные механизмы. Мы видим просветы в тучах. Мы добавляем сахар и воду к лимонам. Мы начинаем цепляться за клише. Но, потеряв Дэйва, я оказалась на это не способна. Стоило мне попытаться сказать себе, что со временем все станет лучше, в голове начинал звучать громкий голос, утверждающий: «Не станет». Казалось очевидным, что ни я, ни мои дети никогда больше не испытаем ни единого момента чистой радости. Никогда.
Селигман установил, что слова «никогда» и «всегда» являются признаками постоянства. Я уже запретила себе говорить «простите», а теперь стала пытаться отказаться от «никогда» и «всегда» и заменить их на «иногда» и «позже». «Я всегда буду чувствовать себя так ужасно» превратилось в «Иногда я буду чувствовать себя так ужасно». Не самая радостная мысль, но все же некоторое улучшение. Я заметила, что в какие-то моменты боль действительно на время отступала, как ужасная мигрень, которая на короткое время становится просто тупой головной болью. Начав чаще испытывать такие моменты, я смогла вспоминать о них, когда снова погружалась в глубокую печаль. Ко мне приходило понимание, что, как бы тяжко ни было, рано или поздно наступит очередной момент просветления. Это помогало вернуть ощущение контроля.
Я также попробовала применить методику когнитивной поведенческой терапии. Нужно было записать на листке бумаги убеждение, которое заставляло меня страдать, а затем — доказательство того, что оно ложно. Я начала с самого сильного своего страха: «У моих детей никогда не будет счастливого детства». Когда я смотрела на эту фразу, у меня внутри все переворачивалось, но это помогло мне вспомнить, что я общалась со многими людьми, которые в раннем возрасте потеряли родителей, а дальше — осознать, что их дальнейшая судьба может служить доказательством неверности данного утверждения. В другой раз я написала: «Я никогда больше не почувствую себя хорошо». Глядя на эти слова, я осознала, что только этим утром смеялась над чьей-то шуткой. Пусть это продолжалось не больше минуты, но я уже доказала, что это убеждение также не соответствует действительности.
Знакомый психиатр объяснил мне, что люди эволюционно приспособлены к переживанию как привязанности, так и скорби: у нас имеются врожденные механизмы восстановления после потерь и травм. Это помогло мне поверить в то, что я смогу с этим справиться. Если эволюция заложила в нас способность переживать страдания, значит, моя скорбь не должна убить меня. Я подумала о том, как люди столетиями испытывали любовь и потери, и почувствовала связь с чем-то гораздо большим, чем я сама, — с общечеловеческим опытом. Я обратилась к одному из моих любимых профессоров, преподобному Скотти Макленнану, который давал мне советы, когда я развелась с первым мужем. Сейчас Скотти объяснил мне, что за сорок лет помощи людям, пережившим трагедии, он убедился в том, что «обращение к Господу дает им ощущение объятия любящих рук, которые вечны и невероятно сильны. Человеку нужно знать, что он не одинок».
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
