Ознакомительная версия. Доступно 44 страниц из 216
– У вас нездоровый вид, – заметила она. – Пожалуйста, присядьте.
Маргарет озабоченно посмотрела на меня. Я сумел выдавить:
– Спасибо. Я не привык к жаре. В Англии… – Но больше ничего в тот момент я не мог сказать. Сел на стул против нее через столик, уставился на стоящие на знакомых черных и белых квадратиках фигуры из слоновой кости.
– Вы играете в шахматы? – поинтересовалась Маргарет. Она старательно разглядывала белую пешку. – Это партия из книги, которую Фрэнсис дал мне много лет назад. Брат прежде хорошо играл в шахматы, но теперь бросил – слишком занят зарабатыванием денег, поэтому я играю одна. Амелия говорит, что шахматы не для девушек, но я всегда считала такое представление очень глупым.
Я достаточно пришел в себя, чтобы ответить нормальным голосом:
– Как странно! Именно это утверждала и моя покойная жена.
– Ваша жена? Правда? Замечательно! А сама она играла в шахматы?
– Да. И ее тоже научил старший брат.
– Она хорошо играла?
– Иногда она позволяла мне выиграть.
Маргарет рассмеялась, и я только в этот момент вспомнил, что никогда и ни с кем не обсуждаю Элеонору.
– Хотите закончить со мной партию? – спросила она.
– Если вы не против. Да, с удовольствием. – Все воспоминания умерли, утонув в очаровательной абстракции шахмат. Я смотрел на знакомые фигуры, словно на давно потерянных друзей, и со страстью нащупывал ходы, которые когда-то отыскивались рефлекторно.
– Вы для меня слишком сильный противник! – восхищенно воскликнула Маргарет, когда был сделан последний ход.
– Напротив, это вы играете слишком хорошо, а я тугодум – давно не играл.
– А когда вы играли в последний раз?
– О, это было четырнадцать лет назад, – признался я. – В Кашельмаре.
– Ах да! В вашем ирландском имении. – Она стала заново расставлять фигуры на доске. – Четырнадцать лет – большой срок. А почему вы так точно помните, когда играли в последний раз.
Я открыл рот, чтобы дать короткий уклончивый ответ, но вдруг услышал собственный голос:
– Потому что я посетил Ирландию накануне голода. Моя жена тяжело восстанавливалась после рождения последнего ребенка, и поездка в Ирландию была первой, которую она смогла осилить по прошествии нескольких месяцев. Мы тогда привезли нашего сына Луиса в Ирландию, невзирая на то что ранее, опасаясь болезней, никогда не вывозили детей из Англии. День спустя после прибытия мы с Элеонорой в последний раз играли в шахматы, а потом Луис заболел тифом и через неделю умер.
Она смотрела на меня. Я обратил внимание на веснушки на ее переносице.
– Ему было одиннадцать лет, – добавил я.
– И ваша жена умерла вскоре после этого?
Ее вопрос поразил меня. Я ждал от нее какой-нибудь бессмысленной банальности, выражения сочувствия.
– Нет, – произнес я, помолчав. – Она прожила еще шесть лет.
– И вы больше ни разу не играли в шахматы. Почему? Она сердилась на вас? Винила вас в смерти сына?
Ее прямолинейность испугала меня, и я ответил неловко:
– Отчасти это и правда была моя вина. Напрасно я повез их обоих в Ирландию, но я думал, что перемена пойдет на пользу Элеоноре, да и Луис рос и хотел увидеть имение, которое когда-нибудь будет принадлежать ему.
– Тогда почему же она винила вас?
– Здоровье у нее уже было подорвано, а потрясение от его смерти… совсем выбило из колеи. Когда мы из Ирландии вернулись в Уорикшир, она никого не хотела видеть и вообще редко выходила из дому.
– Стала затворницей, вы хотите сказать?
– Да. С ней произошел нервный срыв, – конечно, еще одна причина нашего отчуждения, но… – У меня закрались сомнения в трезвости собственного рассудка. Я никому никогда не говорил о нашем отчуждении прежде. Видимо, сочетание жары и потрясения повлияло на меня серьезнее, чем я думал.
– И сколько лет прошло, прежде чем вы вернулись в Кашельмару?
И опять меня поразило отсутствие сочувственных банальностей.
– Четыре года. – Я оглядел комнату: у одной стены стояла китайская ширма, а на лакированном столике – ваза китайского фарфора. – Четыре года, – повторил я недоуменным голосом, словно все еще сам не мог принять чудовищность содеянного мною. – Годы голода. Я отвернулся от Кашельмары на четыре года, а когда приехал туда снова, то обнаружил, что мои земли погибли, мои оставшиеся в живых арендаторы превратились чуть ли не в животных, а вся долина выглядела не лучше, чем огромное кладбище.
Она ничего не сказала на это, но я почти забыл о ней. В ту минуту я видел трупы, лежащие на обочине, невспаханные поля и запах смерти вокруг разрушенных домов Клонарина. Помню, как зашел в церковь в поисках священника и обнаружил, что все подсвечники исчезли.
– Я вел себя не лучше, чем худшие из землевладельцев, не живущих на своей земле, – пробормотал я. – Сотни людей, о которых я должен был бы позаботиться, умерли от голода и болезней.
– Но ведь…
– Конечно, я с тех пор пытался искупить свою вину! Реорганизовал мое имение, построил новые дома для арендаторов, вложил деньги в землю, стал интересоваться последними достижениями в сельском хозяйстве… – Я помолчал, а потом удивленно проговорил: – Я чувствую себя виноватым и потому никогда не говорю о Кашельмаре. И я никогда не говорил об Элеоноре, потому что я и перед ней чувствую вину. И дело не просто в смерти Луиса. А вообще во всех наших детях, последний из которых почти убил ее.
Я стоял у окна, хотя и не помнил, когда поднялся на ноги. За выгоревшим газоном плыло пятно яркого света, усиливавшее боль за моими глазами.
– Я был предан Элеоноре, – произнес я после продолжительной паузы. – Наш брак не должен был закончиться отчуждением. Мы не заслуживали этого. То, что случилось, несправедливо.
Моего запястья коснулась маленькая горячая рука. Тихий голос со страстью проговорил:
– Жизнь иногда бывает такой ужасной, правда? И несправедливой. Я понимаю, что вы чувствуете.
И я вдруг осознал, что именно это я и хотел услышать со времени смерти Нелл, – не бесконечные сочувствия вполголоса, не религиозные общие места, не приторные напоминания о том, что я не должен забывать о дарованных мне радостях, а именно такие слова: да, жизнь часто жестока, а судьба несправедлива и я имею право сердиться и скорбеть о потери дочери.
– Я знаю, что вы чувствуете, – сказала Маргарет, и я верил, что она каким-то чудом и в самом деле знает; и в этом ее знании лежит освобождение от одиночества – освобождение, которого я так долго и безуспешно искал.
Я смотрел на нее и уже больше не злился. Уже не хотел проклинать несправедливость смерти, а был просто благодарен за то, что жив. И, глядя на Маргарет через бездну разделяющих нас лет, понимал, что не только хочу ее, но и ничто на свете не может встать на моем пути.
Ознакомительная версия. Доступно 44 страниц из 216
