– Я есть хочу, – стонет Саманта, потирая живот.
– А я думал, раз мы в раю, то не должны чувствовать ни голода, ни жажды.
– Я есть хочу. Я пить хочу. Я ЕСТЬ ХОЧУ!
– Никто не придет. Мы, как Робинзон Крузо и Пятница, предоставлены сами себе.
– Ты меня бесишь.
– Если никто не придет, то мы съедим друг друга.
– Фу! Ты, что же, думаешь, тобой можно соблазниться?
– Напротив, вас я нахожу весьма аппетитной.
Он облизывается.
Она хочет дать ему пощечину. Он еле успевает схватить ее за запястье.
Она пытается осуществить свое намерение другой рукой.
– Вечная проблема с интегристами, – говорит он, держа ее за оба запястья. – С вами невозможно разговаривать, вы тут же переходите к насилию.
– Пусти меня. Ты...
Вдруг сверху сыплется дождь из чипсов.
Рауль оставляет свою пленницу.
Саманта ловит чипсы.
Он тоже подбирает один и очень внимательно его рассматривает.
– Это что за штука? – спрашивает заинтригованная Саманта.
– Консистенция странная, похоже на чипсы.
Он подносит чипс к носу.
– Не пахнет ничем.
Саманта втягивает носом воздух и поворачивается к Раулю:
– Как думаешь, жрать это можно?
– Надо бы попытаться.
– Давай ты.
– Почему я?
– Э-э... Ты – ученый.
Рауль, после колебания, откусывает крошечный кусочек.
– Ну и как?
– Никак. Что-то среднее между хлебом и картоном.
Теперь пробует она.
– Да они восхитительные! – восклицает она. – Как просфора.
Молодая женщина собирает чипсы и набивает себе рот.
– Во всяком случае, это решительно доказывает, что мы не в раю и не в аду, – говорит он назидательно. – Если мы поглощаем пищу, значит, мы находимся все еще в материальном мире.
– Молчи и ешь.
– Наши похитители хитры. Они нас испытывают. Они наблюдают за нашим поведением. Можно утверждать, что еда упала как раз тогда, когда мы держались за руки. Это не случайно. Я вам сейчас покажу.
Он придвигается к ней.
– Лапы прочь!
Саманта делает вид, что дает ему пощечину.
Рауль крепко сжимает ее запястья – сверху снова падает корм.
– Вы видите? Я прав. Каждый раз, когда мы вот так касаемся друг к друга, они бросают нам пищу.
– И что из этого следует, господин Всезнайка?
Он тревожно поднимает голову:
– Они чего-то ждут от нас.
Она, в свою очередь, тоже обеспокоенно смотрит вверх:
– Чего?
– Своих хомячков я награждаю галетами тогда, когда они выполняют то, чего я от них добиваюсь. Вы, наверное, то же самое делаете со своими тиграми, да?
– Я своих кормлю сырым мясом, а не искусственным кормом. От него их рвет.
– Существа, которые за нами следят, – говорит он, глядя на потолок, – кто бы они ни были, считают наше поведение «позитивным» тогда, когда мы вот так держимся за руки.
Саманта застывает на мгновение, потом снова становится на колени.
– Это не просфора и не чипсы, это... манна небесная, – говорит она торжественно.
– Ох, мистики...
– Как у Моисея в пустыне. Бог нас не покинул.
– Эй, Бог! Если ты нас слышишь, не дашь ли еще сандвича с маслом, ветчиной и корнишонами? И пивка? И сигаретки?
Саманта не смеется.
– Политика кнута и пряника, – продолжает он. – Электрический разряд как наказание. Еда как награда.
– С нами делают то же, что мы делаем с животными.
– Так вы думаете, они станут жечь вам ноги раскаленным железом, а мне заливать в глаза едкий шампунь?
– Как я раскаиваюсь в том, что приносила страдания другим!
– Да, правда, все-таки отвратительно то, что она делала.
– Я грешила.
– Опять начинается. Чувство вины. Не верится только, что искреннее.
– Я грешила. И я наказана.
– Вы – да, вы заслуживаете наказания. (Он смотрит на потолок.) Но я? Не понимаю.
– Заткнись!
– Да вы еще и вульгарны. А вульгарность – это один из семи смертных грехов!
– Я тебе сейчас глотку все-таки заткну!
– Вульгарная, агрессивная, прожорливая. Да, тут есть за что прощения просить. Можно добавить еще грубость, суеверность, жадность, капризность, склонность к эксгибиционизму, к постоянным истер...
Она бросается к нему и хочет влепить пощечину, но он пригибается и с трудом увертывается.
Становится в стойку, словно боксер, готовый к схватке.
– Истеричка... На этот раз вы меня не застанете врасплох. В юности я занимался тайским боксом.
– Один раз я тебя достала и еще достану.
Они смотрят друг на друга с вызовом. Она бьет его ногой. Он сгибается от боли.
– Ой! Да она сумасшедшая! Мне больно.
– Алле-ап! Лежать, зверюга. Будь умницей. Понял? Умница. Ап! (Обходит вокруг него, как укротительница вокруг хищника.) Ап! Тихо. Спокойно. Будь умницей.
– Хорошо. (Он пожимает плечами.) Нам трудно понять друг друга. Но все же нам надо как-то устроиться.
– Нам надо просто поделить пространство. (Она ногой чертит линию по центру помещения.) Отсюда до... сюда – мое. С другой стороны – твое.
Она выкладывает чипсы по разделительной полосе.
– Я читал в одном социологическом исследовании, что мы по сути своей животные-одиночки, строго придерживающиеся своей территории. Вот и подтверждение. Кстати, когда я был женат, все сводилось к тому же. Мы поделили на двоих кровать. И одеяло, и диван, и даже с полочку в ванной. Чувство своей территории – одно из основных для нашего вида.
Саманта продолжает выкладывать чипсы.
– Ты что, был женат?
Рауль подносит руку к сердцу, словно грудь его украшена медалями.
– Женат, разведен, снова женат, снова разведен и снова собираюсь жениться.
– Заметь, я не удивляюсь. Просто с трудом представляю себе нормальную женщину, которая сможет тебя выносить все время.
– А уходил всегда я. У женщин очень сильно желание понемногу отгрызать себе куски чужой территории. Начинают со все более частых уик-эндов у ее родителей, а заканчивают последним оплотом власти...
