Многие терпят поражение в любовных баталиях из-за незнания топографии: нельзя идти на приступ в утренние часы или в слишком светлой комнате. Одноцветные кресла и диваны не годятся. Хуже всего ренессансный стиль. Так себе ампир. Лучше всего подойдет ориентальный стиль: персидские ковры, очень низкие арабские диваны с беспорядочно разбросанными по ним пестрыми подушками, тусклые светильники, источающие ароматы благовоний. У такого рода помещений имеется один существенный недостаток: в них, как правило, не предусмотрены запирающиеся двери, а мягкие ковры, покрывающие пол, потворствуют любопытству домочадцев и, следовательно, вызывают в вас страх быть застигнутыми врасплох. Необходимо, таким образом, либо подкупить горничную, либо пробудить у женщины любовь к опасности. Если это не подействует, то постарайтесь уговорить женщину услать домашних куда-нибудь подальше.
В общем, нужно сделать так, чтобы женщина даже не догадывалась о наших коварных приготовлениях. Однако бывает и так, что женщина, осознав вдруг всю безупречность вашего стратегического плана, внезапно смущается, отступает и сдается на милость победителя с очаровательной покорностью, освобождающей от любых угрызений совести.
Несколько лет назад я ухаживал за одной красивой и элегантной полькой, которую почти никогда нельзя было застать дома одну. Время шло, а я терпел одно поражение за другим. Два раза какой-то миг отделял меня от окончательной победы; то есть после тщательно подготовленного и молниеносного поцелуя красавица находила в себе силы высвободиться, вскочить на ноги и нажать кнопку электрического звонка. Появляется горничная с иронической полуулыбкой и трепещущими ноздрями красивой бедной обитательницы Трастевере[7]: «Мария!.. Подай чаю!» Я пью чай, чинно разглагольствую о дурацких романах Ромена Роллана[8], затем бросаю на прощание пару кисло-сладких фраз и ухожу.
Два месяца спустя я узнаю, что моя прелестница после полудня будет дома одна. Я ожидаю, сидя в засаде в экипаже у дверей. Перехватываю возвращающуюся домой горничную, вхожу вслед за ней, уговариваю ее, плачу ей и прошу доложить обо мне. После ожесточеннейшей бомбардировки огненными фразами решительно бросаюсь в рукопашный бой. Однако в этот раз решающее сражение разворачивается в нескольких метрах от кнопки электрического звонка. При неминуемой угрозе поцелуя ее томный, искрящийся смехом взгляд с надеждой обращается к звонку. «Вы невероятная трусиха!» – бормочу я, целуя ее. Бросок, она высвобождается и принимается звонить. Я замираю на месте с удрученным видом и со скрытой иронией в глазах.
Дзиииинь – горничная не идет. Дзиииинь – безмерное изумление моей красавицы. «Она ушла! Должно быть, с поручением». – «Это невозможно!..» – «Пойду посмотрю». – «Я тоже пойду». – «Нет, оставайтесь здесь». Она выходит. Я следую за ней. «Должно быть, она на кухне!» – «Не может быть, она же не глухая! Она в спальне! Не входите! Да! Нет! Что вы делаете? Нет!» – «Ты мне нравишься!.. Я тебя люблю… Ни о чем не думай!.. О, какие восхитительные, божественные уста!..» – «Нет, нет. К чему это все? Это безумие! Я не хочу». – «Любимая, любимая, любовь моя!..» (Флейты, кларнеты, кипение разгоряченной крови, нервная дрожь и радостный трепет всех мускулов, как у офицеров во время трапезы в укрепленной крепости, пока бессонные часовые бдят под луной…) – «Злой, вы все это заранее подготовили! Я прогоню прочь Марию!» Глаза прекрасной польки искрились изумлением и восхищением моей хитрой стратегией.
3. Женщина и война
Война необходима земле, морю, небу и женщине как их естественное природное дополнение. Я имею в виду всемирную катастрофу, поскольку все войны минувших времен можно считать не более чем слабыми и несовершенными набросками настоящей войны. Так, багровые закаты всегда символизировали и вызывали в нашем уме картины настоящих кровавых сражений. Что я силился отыскать на зыбкой линии морского горизонта, когда был двенадцатилетним школьником, прогуливающимся в сумерках вместе с матерью по пустынному пляжу в Александрии Египетской? Что я там высматривал, если не военную эскадру? Много лет спустя, когда я был уже студентом, Моло Джано[9] содрогался под моими ногами от непрекращающихся разрывов, доносившихся из грозовых туч, как из порохового погреба, и каждый вечер окрашивавших пурпуром зенит. Флейты и скрипки ветра не в силах были успокоить леса, в страхе и трепете замиравшие перед грубыми артиллерийскими залпами. Бархатистые бездны звездных ночей очень редко вызывали у меня ощущение мистического томления, но почти всегда пробуждали во мне чувство ужаса и отвращения перед их безмерностью, пустотой и молчанием, которые однажды непременно должны были наполниться непереносимым убийственным грохотом. Ураганы, бури, лавины и циклоны были разрушительной, катастрофической силой, рождавшейся из сердцевины гибнущего мира. Гром казался генеральной репетицией, предвестником и испытанием грядущей тяжелой артиллерии. Созвездия напоминали эскизы будущих ночных бомбардировок. Грозные контуры горных вершин сегодня представляются отражением сплошных траекторий, свиста и прерывистого грохота артиллерийской канонады. Реки, естественные рвы и канавы приобретают новый смысл и логическое обоснование. Они служат препятствиями для продвижения живой силы противника и принимают в свои русла тела всех павших на полях сражений, унося их дальше, в море. Этот луг, мирно зеленеющий в обрамлении ив и буков (под сенью которых я два года назад вожделел и познал уста одной американки, остроумной и опытной любовницы, лишенной традиционных предрассудков), так вот, он послужил мягким ложем для наших ласк и поцелуев, но оставил меня неудовлетворенным и тоскующим!.. Мисс Макри рассеянно позволила мне расстегнуть на ней кофточку, заливаясь счастливым смехом, внимая моим похвалам ее плечам и упругой груди, а ее улыбка продолжала призывно блистать, и легкая ткань чуть колыхалась в такт. Там, в сгущавшихся синеватых сумерках, объявших нас, я не испытал любви и, в то время как мое полуобнаженное тело ликовало и содрогалось в ее объятиях, даже не смотрел на американку. Глядя на темнеющие силуэты деревьев, я представлял себе в их очертаниях небольшой черный пулемет с белоснежными и хищными орхидеями пуль, пропахшими беглым огнем. Я сказал об этом прекрасной американке, которая ответила мне:
– Une mitrailleuse? Porquoi faire? Pour me tuer?[10]
– Нет, – ответил я, – чтобы придать завершенность красоте этого луга и полнее ощутить вкус твоих губ!..
– Je ne comprend pas[11].
– Ты не можешь понять меня до конца, потому что здесь нет пулемета. Ты как луидор, позабытый на зеленом сукне игрального стола игроками и крупье! Твоим бриллиантам и жемчугам не грозят вспышки выстрелов! Война, война! Этот звездный свод так похож на разрывы шрапнели!
