А потому не следует быть снисходительным к тому, кого или что ты считаешь слабыми — ни к друзьям, ни к детям, ни к литературным героям, ни к картинам, тобою написанным…
Так вот, портреты, сделанные Бретом Леборном, сразу можно было отличить от других — и заведомо «модерных», и традиционных, гладко написанных. С холста глядели на вас лица — живые. Как сказал один критик уже через годы, когда портреты кисти Леборна стали предметом изучения: «Эти портреты более живые, чем люди». И это высказывание не было комплиментом — слова эти были справедливы. У Леборна был дар выявления человеческой сути — вы смотрели на лица его друзей и видели доблесть и трусость, алчность и добродетель, тихую радость внутренней гармонии или плохо маскируемое тщеславие — словом, все, что люди в обычной жизни так тщательно cкрывают. Кто‑то из друзей обижался на Брета, кто‑то с ним даже ссорился и возвращал подаренные портреты… Художник не обижался и легко воспринимал упреки и сомнения близких: сам он был доволен тем, что делает, а прочее его не слишком интересовало. Тем более что он знал то, чего не знало большинство окружающих, — его деньги таяли, и уже недалеко было до той минуты, когда скрывать это станет невозможным…
Как это нередко случается в жизни, именно обиды и недоразумения создали новые возможности. Когда за первым и вторым портретом очередные обиженные приятели возвратили еще один, Брет создал, как он ее называл, «Галерею Неудачников». Это была и вправду галерея, выходящая в сад, и совсем перед входом в дом было метров пять глухой стены — там Брет и повесил портреты, вызвавшие недовольство адресатов. Сам он любил по вечерам садиться в кресло перед ними, закуривать любимые красные сигареты «Данхилл» и сидеть, попивая выдержанный шотландский скотч «Баллантайн» — другого он не признавал.
— Разговаривать мне тогда ни с кем не хотелось, — признавался он много позже, через годы, одному из приятелей. — Жена знала, что происходит, но ее интересовало не мое внутреннее состояние, а, так сказать, материальные результаты — появятся у меня деньги или нет. А я сидел себе по вечерам, смотрел на лица людей, которых знал много лет, многим из них помогал, и уж во всяком случае не было в наших отношениях ни тени корысти или своелюбия — так я считал до поры. И вот теперь, когда настали у меня трудные времена, эти самые люди с удовольствием меня предали и легко от меня отвернулись… Портреты? Портреты, конечно, были только предлогом. Самое интересное, — продолжал свой монолог Брет, — что я ни на кого из них совершенно не обижался. То есть, наверное, если бы был какой‑нибудь микроскоп — классификатор чувств, то можно было найти среди моих ощущений и чувство обиды. Но на каком‑нибудь десятом, скажем, месте… Определяющее же чувство я бы назвал чувством отстраненного любопытства. Я смотрел на этих людей, с готовностью суммировавших свои обиды на меня, устраивавших патетические разговоры по телефону, писавших даже открытые письма, где они призывали небо в свидетели своей правоты, — я смотрел на них, как смотрят на какую‑нибудь экзотическую тварь за стеклом в террариуме: укусить она не может, а в ее устройстве, если приглядеться, можно разглядеть много такого, чего прежде не замечал…
Удача пришла, как это порой бывает, оттуда, откуда ее никто не ждал. К Леборну напросилась для интервью популярная во Фриско журналистка Эмилия Стоун. Все попытки избежать разговора ни к чему ни привели: Эмилия была той породы людей, которые сами выбирают, с кем и в течение какого времени они будут общаться.
Эти люди вообще‑то опасны — когда вы попадаете в зону действия такого, скажем, продавца, который соблазняет вас путевками за полцены, или так называемыми «тайм шер», предлагает купить недвижимость или испробовать новый супермощный электронный пылесос или установку для умягчения воды, потому что, оказывается, воду, которую вы до сих пор спокойно пили, употреблять решительно нельзя. Так вот, от этого продавца можно избавиться только физически. Убить — если вы знаете способ после этого не оказаться в тюрьме, или уйти из магазина или офиса, в котором происходит разговор. Если же беседа происходит у вас дома — сами виноваты, не следовало открывать двери, а если уж открыли — пеняйте на себя.
Журналист — имеется в виду журналист такого класса, как Эмилия, — ничего не продает, конечно. Но опасность от общения с ним или с ней куда больше, потому что опубликованный материал прочтут (или увидят — если идет видеозапись) сотни тысяч и даже миллионы людей.
Когда Брет Леборн исчерпал все мыслимые и немыслимые возможности отделаться от Эмилии, а она продолжала звонить с просьбой о встрече и была мила, но требовательна и неуклонна, Брет решил использовать последний способ, который в его общении с женщинами помогал почти наверняка. Способ простой: если ложь, даже самая изощренная, не приносит результата — надо сказать правду. И это помогает — даже гораздо чаще, чем принято думать. Но, заметим в скобках, если вы решите применить этот принцип и хотите добиться результата, — никогда не начинайте с правды, ибо тогда ваши усилия обречены на провал.
Если бы Брету Леборну дали прочесть все эти откровения в написанном виде, он бы скорее всего очень удивился, поскольку никогда для себя таких тезисов не формулировал. Но интуитивно он действовал именно так. И потому на очередной звонок Эмилии он ответил резко, почти грубо:
— Милая леди, я уже раз сто говорил вам, как ценю ваше творчество. И слышал от вас, как вы цените мое… Так вот, скажу вам о том, о чем за пределами семьи пока не говорил никому. Радуйтесь. Торжествуйте: вы — первая, кто об этом узнает. Я — неудачник. Я на грани банкротства. То есть практически — уже за гранью банкротства, но только этого пока никто, кроме близких, не знает. При этом я не пристрастился к наркотикам — во всяком случае, употребляю их не больше обычного (тут Брет не был правдив), не стал алкоголиком, не проигрывал своего состояния в карты… Вообще — никому не делал ничего плохого. Наверное, если обратиться к штатному аналитику, он подробно расскажет, когда и почему дал течь мой корабль.
А меня такой анализ не интересует… Глупо это звучит или умно, но я вот таков и другим не буду. С вами мы встречались лет десять назад, когда у меня все было если не блестяще, то совершенно стабильно и казалось, что это будет всегда. А вы были тогда способной журналисткой — уже не начинающей, но только набирающей высоту.
А сейчас? Вы в своем деле — звезда первой величины. С вами заигрывают кандидаты в президенты, к вам неравнодушны те, кто хочет сделать карьеру — в политике, в литературе, в науке — все равно. Паблисити! Вот вам Сезам нынешней цивилизации. Вы им всем нужны как воздух.
Но встреча со мной — для чего? Вот я вам уже сказал всю правду. Видит бог, как я этого не хотел. Я не хотел — а вы меня заставили. Торжествуйте и делайте свое интервью. Вы все равно из тех, кто тексты на согласование с автором не присылает, так вот, я наговорил вам больше чем достаточно, микрофон у вас скорее всего включен — о такой возможности вы меня еще в первом нашем раззговоре предупредили, словом, все формальности соблюдены, так что скажите вашей помощнице, чтобы она не забыла мне сообщить, когда в «Кроникл», в разделе «Искусство», появится материал «Взлет и падение Брета Леборна» — ну или что‑нибудь в таком роде.
