– Хорошо, – обречённо кивнул он. – Отпусти руку, я не убегу. Открывай.
Старик снизу недоверчиво посмотрел на него, и Дада развёл руками: не убегу, мол, да, давай уже взорвёмся вместе.
Бездомный месье повертел пакет и, не найдя за что зацепиться, с силой рванул бумагу. Господи, да кто же так трясёт неизвестные пакеты от неизвестных! Внутри, похоже, был ещё целлофан.
– Хуйня какая-то пластмассовая вроде, – констатировал адресат.
– Ага… – Запустив грязные пальцы внутрь, старик вытянул из пакета киндл. – Бля-а-а… – Растроганно протянул он. – Ну-ка, включи-ка мне его!
Дада взял в руки гаджет и нажал на «вкл.». На экране появились огромные буквы неизвестного ему алфавита.
– Так, а зарядку куда тут? – Старик уже выудил из пакета шнур и теперь крутил читалку в руках, ища нужное отверстие.
– Вот, – Дада показал разъём. – Я пойду?
– Проваливай, – миролюбиво согласился дед. – Пары монет не найдётся? Кофе хочу.
– И я бы не отказался, да нету, – ответил Дада, и утро настало окончательно.
Глава 2
Сколько он себя помнил, его богиней всегда была красота.
В самых разных обличиях он сразу чувствовал, узнавал, видел её, сладостную, прекрасную, парализующую в нём все остальные чувства и желания, кроме одного: служить ей и владеть ею. Он и сам вырос красавцем: некоторые недочёты родительских генов были грамотно замаскированы отвлекающими деталями, некоторые достоинства подчеркнуты деталями, внимание привлекающими.
Сейчас, в свои пятьдесят два, мистер Доминик Хинч представлял собой великолепного лондонского денди начала XIX века – с поправкой на то, что бытование его происходило в XXI веке и жил он не в Лондоне, а в Париже. Живописный, всегда празднично одетый эксцентричный фрик привлекал огромное внимание праздношатающейся толпы туристов, его бросались фотографировать при любом появлении на людях – с его-то гривой волнистых волос, закрученными вверх пиками длинных усов, острой бородкой, в длиннополом камзольчике изумительной расцветки, в бриджах с манжетами и в гольфах до колен! С пенсне! С часами на цепочке в кармашке вышитого бархатного жилета… Но и этого мало: мистер Доминик, если был в настроении, мог принять парадную позу на фоне своего обожаемого всем белым светом товара: цветов.
Какие только растения не красовались на затейливых, выловленных по блошиным рынкам столиках, столешницах, этажерках и прилавках цветочного магазина мистера Доминика, в котором он, обладая отменным вкусом, собрал воедино множество искомых человечеством мечтаний: уют забавного дома, из поколения в поколение передающего предметы мебели разных доставшихся предкам времён, тёплый запах кофе и яблочного пирога с корицей – единственного блюда, какое подавали тут на единственный столик на тротуаре особенно симпатичным покупателям. Сквозь витрину, тоже почти полностью заставленную букетами, любопытные глаза всё же могли разглядеть в глубине цветочного леса тёмный замок фигурного буфета с книгами и игрушками.
Обычно покупатель замирал перед рядами цветов вдоль магазина на узком тротуаре в разновеликих, но одинаково серебристых ведёрках, выставленных как для группового портрета: совсем крошечные для маленьких цветов – впереди, за ними – чуть повыше, дальше – ещё больше, а на подставках совсем сзади в огромных поблёскивавших вёдрах солировали цветы-исполины ростом от метра и выше. Но если посмотреть на всю эту композицию в целом с другой стороны улочки, то больше всего фасад магазина Доминика Хинча, поделенный на две неравные части: большую – витринную и меньшую, – стеклянную же дверь входа, – был похож на огромную чёрную с золотом раму для семейного снимка, откуда уже сфотографированные члены семьи вышли и теперь, выстроившись правильными рядками, дружелюбно и во все глаза таращатся на зрителя.
Устоять было практически невозможно: сначала улыбка трогала рты зевак, глаза округлялись, восторженные возгласы переливавшимися на всех языках мира мыльными пузырями взлетали в небо, вот нога уже вставала на тротуар и лицо мечтательно склонялось над каким-нибудь затейливым, собранным по правилам и модам старинных, давно минувших времён, букетиком. Взгляды поднимались выше и любовались выбранным на сегодня и великолепно воплощённым по картине Яна ван Хёйсума букетом, высококлассная репродукция которой в резной раме наличествовала рядышком на старинном мольберте. Зрители ахали, снимали всю эту «невозможную красоту», – смотри! смотри, тут даже улиточка ползёт! – из магазина становилась слышна волшебная музыка, и вот: трам-пам-пам! Сам мистер Хинч появлялся на пороге и замирал под тонкой чёрно-золотой надписью названия своего магазина: «LA FLEUR MYSTIQUE», словно позируя для портрета в юбилейном каталоге Королевского Ботанического общества.
Если посетитель оказывался из разряда привлекательных – явно богемный и со вкусом одетый человек, просто красавец или красавица, очарованное цветами дитя с усталой мамой или собрат-эксцентрик, – мистер Хинч мог, на несколько минут исчезнув внутри, появиться с инкрустированным перламутром подносом, на котором дымились чашечки с кофе и ароматной свечой благоухал кусок яблочного пирога с корицей. Такому обаянию противостоять не было никакой возможности, колени подкашивались, и избранные визитёры валились на, казалось, сами подбегавшие к круглому крошечному столу изогнутые стулья.
Вовлекая их в беседу с угощением, мистер Доминик являл похвальные познания приветствий на многих языках, усталым от восторга перед Парижем гостям было весело услышать от такого диковинного парижанина, как он, знакомые слова.
Умные глаза мистера Хинча за стёклами пенсне необидно, почти незаметно изучали гостя, и, если тот не разочаровывал цветочника, могло последовать и приглашение войти в святая святых – в магазин: счастливому зеваке казалось, что он уже знает, что увидит внутри – букеты! Он заносил ногу над порожком – да так и замирал с задранной ногой, ибо ничего подобного увидеть никак не ожидал.
Выкрашенный целиком в графитовый цвет с эффектом глубокого зеркала, куб магазина преумножал и без того немалый ассортимент мистера Хинча: последние у стен великаны почти расплывались соцветиями по потолку, а передние обступали ноги гостя, как лилипуты – ботинки Гулливера: грифельный цвет пространства придавал отражению вид цветочного дыма или тумана, словно растения отражались в ночной глади пруда.
Центральное место занимал резной буфет, нечто среднее между замком и органом. Ангелы, купидоны, горгульи, валькирии и русалки, девы и рыцари, – крупные странные фигуры, мастерски вырезанные из чёрного дерева, вместо колонн поддерживали мраморные столешницы трёх этажей буфета, дверцы с алыми и травяными витражами в бронзовых прожилках, казалось, таили несметные богатства, а установленный сверху светящийся изнутри мезонин – откуда доносилась негромкая музыка, где метались тени и куда очень хотелось заглянуть, – превращал любого в ребёнка.
Нижняя столешница была полностью отдана игрушкам, но вот игрушечными они не были. Эти странные создания, выполненные собственноручно мистером Хинчем, являли собой некие химерические сущности известных всем зверюшек и оказывались совсем не теми, кем их привыкли считать.
