Письмо № 10 о вине и прошлом
Бесценный М.
Извините, что не ответила сразу, была занята: грустила.
Стёрла все наши логи, и мне стало одиноко. Конечно, сохранила их в файл, но всё равно, всё равно. Я так глубоко переживала свою покинутость, что не нашла сил вам написать. Как вы могли? Почему так получилось? Скажите, у нас ещё будут новые логи, краше прежних? У меня пока немотствуют уста от неожиданной потери. А всего-то плановая чистка интернет-следов, надо же. Страшно подумать, что же будет, когда мы расстанемся в самом деле, — а я вот думаю теперь и не могу перестать.
Хотела бы расспросить вас о прошлом, оно же наверняка есть. Разумные женщины не имеют прошлого, и у меня нет: сначала я родилась, немного поплакала, потом появились вы, и теперь у нас только будущее, светлое и нетронутое, как оснеженные поля в вашей деревне, ещё до того, как вы с собакой вышли пописать на рассвете. И я могу только вглядываться в даль, пытаясь различить длинные тени наших грядущих дней. Господи, как я иногда устаю от этой завывающей интонации, вы бы знали. Напишите толком, чо как вообще? Как протекала ваша жизнь и зачем? А то вечно какие-то недомолвки и байки о других. А я не хочу других, как они надоели, сил нет. Во-первых, их не существует.
Когда же вы переберётесь в город, где огни и цивилизация, и не надо никого выгуливать в такую рань? Деревня удивительно красит ваш текст, но иногда между строк видно, как вы обрастаете треухом, щетиной и отсутствием смыслов жизни. И я не хочу, чтобы у вас развалилась печень.
Кроме того, когда я в Будапеште, а вы в небывалом своём Серпухове, расстояние меж нами ощущается меньше, чем когда я в Москве, а вы в деревне, потому что у вас там иное течение мыслей и времени. Помните, писала, что не добралась до дворца в Буде? Было так, что я на берегу купила на удивление плохой глинтвейн и медленно пошла по мосту с горячим бумажным стаканом. Ровно посреди Дуная остановилась, пила и смотрела на розоватый туман над водой. Подумала, что я наверняка редкая птица, раз долетела сюда, хоть и не Днепр. И ещё поняла: ходить никуда не нужно, всё уже состоялось, даже с этим пойлом. А у вас в деревне, кажется, всегда так.
А перед этим был вечер, когда я гуляла с одной женщиной на острове, который называется почти как художник, неукоснительно рисующий затылки, магритт-маргит, хрен его знает, родственники, наверное. Остров тоже посреди реки, там восхитительный парк, но стоило учесть, что шесть вечера и зима, поэтому мы часа полтора шли в темноте в каких-то кустах. На роскошь намекало только отлично пружинящее покрытие беговой дорожки под ногами. Видели вольер со спящими цаплями, в сумерках они казались белыми пятнами гипса, и было странно, что две отошли в сторонку и что-то друг с другом делали. И где-то в центре парка, во всеобщей пустоте, темноте и тишине, мы нашли одинокий ларёк, в нём наливали глинтвейн за триста форинтов. Взяли по стаканчику, сели под грибом, пошёл дождик, а продавцы молниеносно свернули торговлю, опустили стальные шторки и пропали. Было понятно, что они возникли здесь за полчаса до нашего прихода, чтобы дать нам горячего вина, а потом исчезли навсегда. Я и посейчас вижу капли дождя на металлическом столе, в которых отражались фонари, — вот они точно были настоящие, только они и были.
Оттого не удивляюсь, когда что-нибудь хорошее происходит совершенно вдруг, а потом так же заканчивается, это нормально, хотя огорчительно.
Вчера я тоже сварила глинтвейн, но забыла выпить, весь старый Новый год случайно проспала, потому что горевала о наших логах и не могла выносить это на ногах, а завтра уже нужно будет разряжать ёлку.
Больше со мной ничего не происходит.
Письмо № 11
Ах так?!!!
Письмо № 12
Ну что ж.
Это нелюбимого мужчину бросить невозможно. Он не занимает особого места в жизни, присутствует поблизости годами, всегда под рукой и совершенно не мешает, пока не сделает явную глупость. Тогда его просто стряхиваешь, как репейник, приставший к юбке — проходила весь день, и не мешал, а сейчас увидела.
Или нет, это обидно. Роняешь, как браслетик: ходила, звенела, любовалась стеклянными бусинами, но пришло время обнимать того, которого ждала, — и сняла безо всякой мысли.
Любимого же несёшь двумя руками, прижимая к груди — как цветы, как бумажный пакет с апельсинами, как камень. Это, может, и нетяжело, и в радость, но сковывает и не даёт забыть.
Нет, бывает, бывает любовь, которая не занимает руки, а идёт рядом, поддерживая и не мешая. Но так идти и так любить не всякий может, особенно поначалу. Все почти начинают с цепей, букетов и камней, и только потом учатся освобождать друг друга. Но в самом начале — несёшь.
И если вдруг силы кончаются, тогда бросаешь.
А мы с вами оба такие камни, которые ещё и брыкаются.
Простите меня.
Письмо № 13
Хочется вынуть сердце и скормить его вам, чёртов вы людоед. Может быть, думаю, тогда он вернётся. Впрочем, вы правильно никогда мне не верили — я хочу этого из-за себя. Вынуть сердце, тщательно вычистить полость, избавиться от жгучего и горького, залить свежее масло вместо крови, медленное, тяжёлое и надёжное. Перестать горевать, перестать уже плакать, расслабить челюсти, не сжимать кулаки, пряча большой палец внутрь. Голову наконец отпустит. А тогда, тогда-то как хотите. Можете даже не возвращаться.
